Лев Троцкий. Оппозиционер. 1923-1929

Как видно из писем, адресованных Троцкому, Раковский сохранял в ссылке бодрость и высокую работоспособность. «Насколько здоровья хватит, буду работать», — писал он. «Охота к работе громадная, я бы сказал, работаю avec ardeur [с жаром]. Она доставляет мне пока большое удовлетворение. Но приходится мне здесь повторить жалобу Сен-Симона, что его мозг потерял sa malléabilité [свою подвижность, гибкость]. Это он писал, когда ему было немного более сорока лет. Что же я должен говорить насчет malléabilité моего мозга!»[788] Раковский, однако, явно преувеличивал. Его память, воображение, сообразительность, способность анализировать (в рамках, ограниченных марксистскими догмами) оставались высокими. Троцкий даже считал, что «никогда, может быть, Раковский не жил более напряженной и плодотворной жизнью, чем в годы своей ссылки»[789]. В этих словах было, бесспорно, значительное преувеличение, ибо они нивелировали интенсивную политическую деятельность Раковского в течение десятилетий его жизни. Но после Троцкого Раковский оказался наиболее активным, теоретически подготовленным и плодотворным критиком той политической системы, которая сформировалась в СССР.

Раковский делился со своим другом тем, насколько жадно поглощал он художественную литературу, которую в предыдущие годы почти не имел возможности читать: Диккенса (в оригинале), Сервантеса, Овидия. Из книг современных авторов особое удовольствие доставлял ему изданный в 1926 г. сборник рассказов Исаака Бабеля «Конармия», многие сюжеты которых заставляли его вспоминать сравнительно недавние перипетии Гражданской войны на территории Украины[790]. Раковский рассказывал Троцкому и о забавных коллизиях, в которые он подчас попадал, когда люди, не разбиравшиеся в политической ситуации в СССР и все еще считая Раковского принадлежавшим к высшей советской номенклатуре, просили его о помощи и содействии. Иностранцы, на долгие годы застрявшие в СССР, просили помочь им в получении заграничных паспортов, не догадываясь, что сам Раковский был лишен уже загранпаспорта и тоже не прочь был бы его получить. Своеобразными «детьми лейтенанта Шмидта» были мнимые «потемкинцы», осаждавшие Раковского, узнав о том, что в 1905 г. и позже он играл видную роль в защите участников восстания броненосца «Потемкин». «Один такой потемкинец наговорил мне с три короба, что он меня знает по Константинополю, откуда вернулся «тихообразно», говорит на девяти наречиях и что, хотя пьет (был пьян), но не в «большой форме» (sic!), кончил, как все просители, просьбой о пособии… Я дал ему рубль. Он просил еще 20 к[опеек] — стоимость рубашки (1.20). Но заведующий гостиницей товарищ потом мне сказал, что 1.20 — это стоимость одной бутылки водки»[791].

Раковский был важен Троцкому не только как друг и единомышленник, но и тем, что от него поступала иностранная пресса. Вторым источником получения иностранной прессы были родные в Москве, в частности сын Сергей и дочь Зинаида, а также первая жена Соколовская. В начале апреля Троцкий сообщал в одном из писем: «Иностранные газеты стали получаться сейчас из Москвы и из Астрахани»[792]. В другом письме, адресованном своему стороннику Карлу Яновичу Грюнштейну, работавшему ранее генеральным секретарем Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев и теперь находившемуся в ссылке в Чердыни (Республика Коми), Троцкий сообщал, что аккуратнее всего писали Раковский и Сосновский, но «Раковский сверх того посылает мне из Астрахани иностранные газеты»[793]. Корреспонденция от Сосновского, правда, вскоре иссякла.

С мыслью о том, что теперь он не руководитель Советского государства, а бывший высокопоставленный руководитель и репрессированный «враг народа», Раковский в ссылке так никогда и не свыкся. Ссылаясь на плохое состояние здоровья, он продолжал из Астрахани требовать от правительства предоставления ему возможности поехать на лечение в Кисловодск. Под кисловодский гипноз Раковского, оторвавшись от реальности, попал даже Троцкий, искренне возмущавшийся отказом властей разрешить ссыльному Раковскому такую поездку. У Сталина, нужно заметить, хватило юмора: он заявил, что отрицательное решение по ходатайству Раковского принял VI конгресс Коминтерна! Такое даже Троцкому парировать было трудно, но Раковский нашелся. Он обратился к VI конгрессу с телеграммой, в которой, «как один из основателей Коминтерна», выражал поддержку Троцкому и «пожелание конгрессу сказать веское мужественное слово против исключений и ссылок и требовать в интересах мировой и русской революции восстановления единства ВКП(б)»[794]. Об отпуске в Кисловодск Раковский упоминать не стал.

4. Начало «капитуляций»