Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917

Автор был не совсем прав, говоря о полной сосредоточенности раненых на собственных страданиях. Передаваемые им рассказы повествовали и о многом другом: о мужестве солдат и офицеров, об артиллерийских орудиях, застрявших в грязи, о попытках их вытащить под шрапнельным огнём врага, о нехватке боеприпасов, об отсутствии быстрой санитарной помощи раненым на поле боя, что многократно увеличивало смертность, о провокациях со стороны турок, гнавших в первых шеренгах войск прямо под огонь христианских подданных султана… Страшные последствия войны, обоснованно предполагал Троцкий, не ведая, какие новые испытания грозят миру, «надолго лягут страшной тяжестью на культурное развитие маленькой страны».

Троцкий продолжал убеждаться, что болгарский народ «считал эту войну нужной, справедливой, своей войной»[789]. Тяжести войны воспринимались болгарами, «вплоть до самого тёмного селянина», как взваленные на плечи страны Турцией, прежде всего её хозяйничаньем в Македонии. «Оттого болгарские солдаты, выступая в поход, украшают себя цветами, оттого полки так гордо идут в атаку под жестоким артиллерийским обстрелом, оттого отдельные кавалерийские части так удачно выполняют партизанские поручения, оттого, наконец, многие раненые просятся, тотчас по выздоровлении, на боевую линию», — говорилось в статье.

Постепенно в репортажи Троцкого начинали проникать, вначале осторожно, а затем все более определённо, сведения, что и болгары не вели войну чистыми руками. В статье «Рассказ раненого»[790] передавался эпизод боя в районе Лозенграда. Его участник эмоционально рассказал журналисту, как он и его товарищи обнаружили несколько десятков тяжело раненных турок. «Тут наши их и прикололи. Был такой приказ, чтобы не отягощать ранеными транспорта… Не спрашивайте про это: невыносимо вспоминать про истребление безоружных, искалеченных, полумёртвых людей».

Переход войны в новую фазу — осада мощных турецких укреплений Чаталджи, а затем и недолгое перемирие — привёл к тому, что внимание Троцкого оказалось сосредоточенным на главных внутренних событиях, на анализе быта и поведения столичного тыла в условиях, когда стали иссякать последние надежды на краткосрочную и блестящую победу. Как и другим зарубежным корреспондентам, Троцкому трудно было вникнуть в сущность разногласий и раздоров между союзниками, которые все больше окрашивали ход и особенно закулисную сторону Балканской войны. Но некоторые факты всё же лежали почти на поверхности, и в ряде статей Троцкого отмечалось, что именно болгарские вооружённые силы несли на себе основную тяжесть военных усилий на территории самой Турции, тогда как сербские войска были заняты в основном в Македонии, где существенных военных операций не было.

Теперь, когда характер информации и тон статей Троцкого стал более пессимистичен, его материалы все меньше удовлетворяли болгарскую военную цензуру, да и издателей газет, где он публиковался. Некоторые рукописи в прессу вообще не попадали, оставались в личном архиве автора и были опубликованы только в советское время. Такова была судьба статьи «Длинный месяц»[791], небольшой по объёму, содержавшей важные оценки и выводы.

После «длинного месяца» патриотического порыва наступило отрезвление — такова была главная мысль статьи. «Пошли холодные ночи, Витоша [гора над Софией] покрылась снегом, хозяин отеля пустил по чугунным трубам горячую воду, по утрам вползает в открытое окно скверный туман, дождь идёт два дня из трёх». Финал этого нерадостного описания: «На улице всё меньше корреспондентов и всё больше раненых, уволенных из больниц». Давно уже не собираются торжествующие толпы, не слышны радостные крики на улицах Софии, сведения о победе в районе Чаталджи оказались ошибочными. Одрин всё ещё не взят, весть о перемирии декабря 1912 — января 1913 г. не встречена радостно, ибо сопровождалась поступающими сведениями и слухами о потерях Болгарии.