Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917

Прокламации вначале писались от руки (о пишущей машинке, которая стоила очень дорого и приобретение которой могло вызвать подозрения полиции, даже подумать тогда не могли), причем Бронштейн оказался самым аккуратным переписчиком собственных текстов. «Я выводил печатные буквы с величайшей тщательностью, считая делом чести добиться того, чтобы даже плохо грамотному рабочему можно было без труда разобрать прокламацию, сошедшую с нашего гектографа». Этот гектограф, скорее всего, был привезен Львом из Одессы, с тайными марксистскими организациями которой была установлена связь. «Каждая страница требовала не менее двух часов. Зато какое чувство удовлетворения доставляли сведения с заводов и с цехов о том, как рабочие жадно читали, передавали друг другу и горячо обсуждали таинственные листки с лиловыми буквами. Они воображали себе автора листков могущественной и таинственной фигурой, которая проникает во все заводы, знает, что происходит в цехах, и через 24 часа уже отвечает на события свежими листками» [107] . Представляется, что и сам юный Лев Бронштейн в то время воображал себя именно такой «таинственной и могущественной» фигурой.

Первые прокламации Льва были документами наивными, подчас просто примитивными. В одной из них говорилось: «В последний год многие рабочие Николаева собрались в союз и решили начать борьбу с хозяевами. Но мы сможем вести борьбу только тогда, когда все вы, товарищи, объединитесь с нами и мы объединимся в братском союзе. Давайте начнем новую жизнь с началом нового года – жизнь людей, борющихся со своими врагами… Мы не хотим грабить или убивать; мы только стремимся сделать наши жизни лучше и жить, как должны жить люди… Мы хотим этого не только для себя, но для всех рабочих» [108] .

Вначале гектограф размещался в «коммунальной» хижине Швиговского, но через некоторое время был перенесен в квартиру некоего пожилого рабочего, потерявшего зрение в результате несчастного случая в цеху и поэтому испытывавшего жгучую ненависть к «эксплуататорам» (его фамилия в воспоминаниях не называлась). Вскоре Бронштейн и его товарищи затеяли выпускать то ли гектографический журнал, то ли газету. Было придумано название «Наше дело» и выпущено три номера, распространенные в городе и вызвавшие определенный интерес читающей публики, которая тайком знакомилась с крамольными суждениями. Удавалось печатать от 200 до 300 экземпляров [109] . Автором всех статей, заметок и даже карикатур был Лев. Он же переписывал текст печатными буквами. Четвертый номер выпустить не удалось, так как произошел провал и члены организации были арестованы [110] .

К устной агитации организаторы союза приступить не решались. Только один раз, 1 мая 1897 г., они все же рискнули созвать тайное собрание в окрестном лесу, на котором Лев Бронштейн произнес свою первую публичную политическую речь. Сам он признавал, что этот блин оказался комом. «Каждое собственное слово, прежде, чем оно выходило из горла, казалось мне невыносимо фальшивым… Знания были недостаточны, и не хватало умения надлежащим образом преподнести их» [111] . Особого впечатления десятиминутная речь Львова не произвела, скорее всего, потому, что у него «не было непосредственно ощутимого объекта, на котором он мог бы изощрять свой сарказм, свою находчивость, смелость и решительность атаки» [112] . Выступать в кругу людей примерно одного с ним уровня оказалось легче, чем произносить речи, рассчитанные на разнородную и в образовательном, и в политическом отношении массу, а писать оказалось еще легче, чем выступать. Пройдет примерно восемь лет, прежде чем Троцкий овладеет искусством устной агитации, но зато овладеет им в такой степени, что сможет увлекать за собой толпу на самые отчаянные действия.

Пока же устную пропаганду решили ограничить организацией цикла лекций. Каждый член «коммуны» Швиговского должен был выступить 1 – 2 раза. На лекции намечалось пригласить местных жителей и после каждого выступления устраивать открытые дебаты. Бронштейн избрал своей темой сущность социологии и философии истории, хотя и об одном и о другом имел самое отдаленное представление. Лекцией заинтересовались некоторые более или менее образованные люди, которые оказали честь организаторам. Согласно одному свидетельству, на удивление товарищам и прежде всего самому себе, Лев не опозорился. После небольшого вступительного слова он отвечал на вопросы и критические ремарки, причем настолько ловко схватывал мысль оппонента со всей ее противоречивостью, что уличить его в невежестве оказалось невозможным. Впрочем, у Истмена зафиксировано еще одно – противоположное – воспоминание по поводу этой первой лекции Троцкого. Выступавший обильно цитировал, в частности, Д.С. Милля; ему было трудно говорить; он был буквально залит потом, и сердобольные слушатели думали о том, как бы его остановить, а после лекции никто не задал ни одного вопроса и не выступил в прениях [113] .