Лев Троцкий. Враг №1. 1929-1940

Немецкие власти под различными предлогами затягивали решение вопроса о приезде шестилетнего Севы в Берлин для воссоединения с матерью. Только в самом конце декабря ему наконец разрешили въехать в Германию. До Парижа Севу сопровождал Хейженоорт. Затем другие взрослые знакомые Троцких. 14 декабря Севу доставили к матери, но это было тогда, когда Зинаиде было совсем плохо. Лев Давидович, видимо понимая, что обошелся с ребенком не как родной человек, писал Льву: «Я очень сомневаюсь, чтобы Зина при ее рассеянности и непрактичности хорошо вела собственное хозяйство, и боюсь, не пострадает ли от этого Сева, да и она сама. Было бы очень хорошо, если бы Ж[анна] могла взять эту сторону дела на себя», одновременно предостерегая от перерасходов, которые могут привести к финансовой катастрофе. (Нервная, ревнивая и весьма требовательная к людям Зинаида Жанну очень любила, говорила, что новая жена Сергея «в своем роде замечательный человек… А чем она для Левы является, этого никак невозможно переоценить»[250].) В другом письме Троцкий просил сына не только сообщить, как довезли Севу, но особенно «как сложились отношения на месте»[251], то есть установились ли нормальные взаимоотношения ребенка с матерью.

Троцкие искренне не понимали, что делать с Зинаидой. В декабре 1932 г. Троцкий писал сыну, что вообще больше не собирается писать дочери, потому что каждый раз пишет невпопад и лишь является причиной для новых приступов: «Жестче — она вновь сочтет, что все [дело] — в моих письмах, написать мягче — решит, что я почувствоват себя виноватым, и усилит наступление»[252]. Последним ударом было решение полицейского управления Берлина о высылке Зинаиды из Берлина. Куда намеревались отправить власти больную, неуравновешенную женщину с малолетним ребенком, оставалось непонятным. Не ясно было, идет ли речь о принудительной отправке в провинцию или же о высылке за пределы Германии[253]. Происходи все это несколькими месяцами раньше, можно было бы разобраться в ситуации и, может быть, договориться с властями о пересмотре решения. Но в январе 1933 г. Берлину было не до пересмотра решения о высылке дочери Троцкого, да и сама Зинаида была в таком отчаянном состоянии, что не могла мыслить разумно, хладнокровно, рационально.

Последнее письмо Зинаиды из Берлина было датировано 3 января 1933 г. и адресовано Н. Седовой. В те дни нацистские штурмовики маршировали с факелами по германской столице, требуя передачи власти их партии; Гитлер вел закулисные переговоры о назначении его главой правительства, и вокруг него образовался блок правых партий и военизированных организаций, полностью поддержавший назначение бывшего ефрейтора на пост канцлера Германской республики. О состоянии Зины свидетельствовало уже то, что письмо было ошибочно датировано предыдущим годом (3 января 1932 г.), хотя такие описки в первые дни нового года случаются и со здоровыми людьми. В самом письме Зина отдавала себе отчет о том, что с ней происходило, но не вполне понимала серьезность и фазу заболевания. Она писала, что Сева приехал в очень неблагоприятный момент ее перехода от полубредового состояния к физическому и психическому бессилию, а «жить в наше время психически ненормальному слишком большая роскошь».

Шестилетний Сева то и дело спрашивал у мамы, почему у нее такой голос, почему у нее такое лицо, почему она ничего не говорит, почему она ему не отвечает и даже: «Тебе кого-нибудь жалко?»[254] 5 января, почувствовав, что у нее начинается новый приступ умопомешательства, Зинаида отвела ребенка к соседям[255], написала прощальную записку, заперлась в своей комнате, на всякий случай соорудив у двери настоящую баррикаду, и открыла все газовые горелки (дочь Троцкого арендовала настолько дешевое жилье, что отдельной кухни не было; жилая комната и кухня составляли одно целое). Только через несколько часов соседи, почувствовав удушающий запах газа, позвонили в полицию. Когда с трудом вскрыли дверь, Зина была мертва. Ей было 30 лет[256].