Лев Троцкий

В конце 1899 года в одесском суде был вынесен сравнительно мягкий приговор по делу об участии в Южно-русском рабочем союзе. Четверо главных обвиняемых, включая Бронштейна, подлежали ссылке в Восточную Сибирь на четыре года.

После этого приговоренные были отправлены в Москву, где еще полгода ожидали этапа в пересыльной тюрьме. Здесь Лев впервые услышал имя Н. Ленина (так подписывались публикации будущего большевистского вождя в то время[65]) и прочитал вышедшую незадолго до этого его книгу «Развитие капитализма в России». Судя по краткости и сухости отзыва Троцкого об этом в своих воспоминаниях, книга особого впечатления не произвела.[66] Действительно, это был скучный, полный заимствованных таблиц и статистических исчислений трактат, по существу дела, повторявший многочисленные исследования о развитии товарно-денежных отношений. Существенным отличием ленинского труда были едкие ремарки, порой сменявшиеся грубыми ругательствами.

Более существенным событием в московской пересыльной тюрьме стала женитьба Льва Бронштейна на Александре Соколовской. Молодые люди хотели вступить в брак еще во время пребывания в одесской тюрьме. Но тогда в связи с возрастом необходимо было согласие отца, в котором Давид категорически отказал. «Лева рвал и метал и боролся со всей энергией и упорством, на какие он был способен. Но старик был не менее упорен и, имея преимущество — пребывание по ту сторону ограды, остался непобежденным».[67] Пришлось ожидать необходимого «брачного» возраста, чтобы официально сочетаться семейным союзом.

Сохранились нежные письма, которыми обменивались молодые люди, находя возможности пересылать их из камеры в камеру. В одном из них (от 17 ноября 1898 года) Лев сообщал, что порвал со своими родителями и отказался от их материальной помощи, что у него было свидание с отцом Саши, который даже был доволен этим разрывом (он считал, что родители Льва «гордятся в гораздо большей мере своим богатством, чем своими личными достоинствами» и что теперь «устраняется вопрос имущественного неравенства»). Лев писал невесте: «Я теперь так близко сижу от тебя, что, кажется, ощущаю твое присутствие. Если бы ты, спускаясь по лестнице на прогулку, сказала бы что-нибудь, я бы обязательно услышал. Попробуй, Сашенька!» И дальше вновь и вновь соединение юношеского любовного пыла с оптимизмом и перспективами общественной деятельности: «Жизнь все-таки так хороша, когда Саша так хороша и когда хочется так целовать и ласкать ее. Как мы будем счастливы. Как Олимпийские боги. Всегда, всегда неразлучно вместе». «Но приходит ли тебе в голову, что ко времени нашего возвращения из ссылки в России будет уже возможна легальная деятельность… О как мы с тобой будем тогда работать».[68]

В конце концов супружескую связь благословил ребе по иудейскому обычаю. Молодые же рассматривали это как скучную формальность, необходимую для того, чтобы они были поселены в ссылке вместе. Впрочем, Троцкий в мемуарах явно преуменьшает силу своих тогдашних чувств к Александре, пытаясь перевести личные отношения в русло политической борьбы: «Александра Львовна занимала одно из первых мест в южнорусском рабочем союзе. Глубокая преданность социализму и полное отсутствие всего личного создали ей непререкаемый нравственный авторитет. Совместная работа тесно связала нас. Чтобы не быть поселенными врозь, мы обвенчались в московской пересыльной тюрьме».[69] Свидетель взаимоотношений этой пары Г. А. Зив отвергает версию трезвого расчета и пишет, что на свиданиях Лев обнаруживал трогательную нежность по отношению к невесте, а потом жене.[70] Впрочем, несколько снижая пафос, Зив вспоминает, что тот был весьма внимателен и к другим дамам — сестрам и супругам, приходившим на свидания к арестантам. Лев Бронштейн, по словам Зива, буквально «очаровывал всех их своим рыцарством».[71]

Усть-Кут и Верхоленск. «Восточное обозрение»

Поезд с арестантским вагоном отправился из Москвы на восток, в направлении Иркутска, 3 мая 1900 года. В ряде городов заключенных перегружали, причем нередко подолгу держали в пересыльных тюрьмах. К окончательному месту ссылки прибыли через полгода, глубокой осенью. Им оказалось село Усть-Кут на реке Лене. В селе было около сотни изб, окруженных прекрасной дикой природой. «Кругом лес, внизу река. Дальше к северу по Лене лежали золотые прииски. Отблеск золота играл по всей Лене»,[72] — вспоминал Зив.