Лев Троцкий

Мемуары Троцкого обладали достоинствами и недостатками, присущими этому жанру литературы. Они были субъективны и пристрастны, что автор не отрицал, заявляя, что эта книга — не фотография жизни, а ее составная часть, что на ее страницах он продолжает борьбу. Правда, тут же Троцкий начинал со свойственным ему блеском играть словами, утверждая, что именно в этом субъективизме и состоит возможность «сделать биографию объективной в некотором более высоком смысле, т. е. сделать ее наиболее адекватным выражением лица, условий и эпохи».[1170]

Мемуары Троцкого, увлекающие читателя с первых страниц, написанные живым, свободным языком с использованием всех возможных литературных приемов, были точны в фактологическом отношении. В то же время они были сугубо полемичными и как таковые нередко заостряли внимание на одних событиях, игнорируя или мельком упоминая другие. В целом же двухтомник представлял собой персонифицированную историю революционного движения в России.

Особенно ярко описана в них внутрипартийная борьба 1923–1927 годов, причем знакомство с позицией Троцкого, при всех предвзятостях (главной из них является не вполне искренняя идеализация Ленина и ленинского периода в развитии большевистской власти), исключительно важно для понимания того, как зародившаяся в 1917 году тоталитарная система постепенно оказалась способной перерасти в зрелый, всесторонне оформленный тоталитаризм, в сталинскую репрессивную машину, охватывавшую все сферы жизнедеятельности общества.

В субъективности и полемичности была одновременно и сила, и слабость этого труда. Но так или иначе на протяжении последовавших почти восьмидесяти лет ни один серьезный исследователь истории революционного движения в России, истории становления советского режима не проходил мимо этой работы. Одни читатели, разделявшие установки Троцкого, относились к книге восторженно. Другие стремились выискать в ней максимум противоречий и неверных оценок. Но с 1930 года мемуары Троцкого стали жить своей жизнью. Пропутешествовав по странам и континентам, они смогли дойти, наконец, в начале 1990-х годов до широких читательских кругов России.

На английский язык мемуары перевели его старые знакомые М. Истмен и его супруга Е. В. Истмен-Крыленко. Конечно, Макс Истмен затаил обиду на Троцкого за неджентльменское поведение в отношении него и его книги «После смерти Ленина», о чем шла речь выше. Но внешне он удовлетворился объяснениями Троцкого и возобновил с ним сотрудничество. Летом 1930 года Макс побывал на Принкипо, договорился о переводе работы на английский язык, был восхищен творческой атмосферой, в которой нежданно-негаданно оказался вечный возмутитель спокойствия. Он рассказывал жене о жизни Троцкого, о совместной рыбной ловле в Мраморном море. В свою очередь, Истмен описывал Троцкому американскую жизнь в условиях начавшегося в 1929 году тяжелейшего экономического кризиса.

Правда, Макс не был вполне искренним, когда благодушно описывал свое пребывание на Принкипо и встречи с бывшим кумиром. Его теперь раздражала безапелляционная манера Троцкого гасить любое его возражение жесткой формулой «неопровержимо доказано». Через несколько дней после встречи с Троцким на Принкипо Истмен записал в дневник: «Я чувствую себя уязвленным его полным внутренним безразличием к моим оценкам, интересам, к самому моему существованию. Он не задавал мне вопросов… Поэтому люди… уходят от него, чувствуя себя приниженными».[1171]

Политические контакты с соотечественниками

Троцкий лишь постепенно начинал чувствовать себя фигурой международного масштаба. В первые месяцы пребывания в Турции он все еще считал себя российским деятелем, волею судеб оказавшимся в новой эмиграции, которая, как он оптимистически предполагал, не будет такой уж долгой. Разумеется, благодаря международным связям Троцкий был известен за рубежом и пользовался авторитетом у своих единомышленников, но все же оторванность от Запада в последние годы повлияла на его образ мыслей, и некоторое время в эмиграции Лев Давидович стремился прежде всего поддерживать контакты со своими сторонниками, оставшимися в СССР.

Разными путями оппозиционерам, находившимся пока на свободе, удавалось передавать за границу письма для Троцкого, пользуясь связями в Москве, где сохранялись его тайные симпатизанты. Таковые были и в советских полпредствах. Весной 1929 года с Троцким установил связь шифровальщик пол-предства СССР в Норвегии Петр Сергеевич Куроедов, который посылал на Принкипо материалы из советской прессы, некоторые документы и фотографии, разными путями оказавшиеся в его руках. В переписке с Куроедовым Троцкий давал ему новые и новые задания. Не исключалось, что этот человек присоединится к Троцкому в Турции в качестве секретаря-стенографа. План не осуществился — в 1932 году Куроедов скончался от туберкулеза.[1172]