Лев Троцкий

Гельфанд (1867–1924) был сыном еврея из окрестностей Минска, бежавшего в Одессу после погрома и ставшего портовым грузчиком. Несмотря на «пролетарское происхождение», Гельфанд с блеском окончил гимназию и продолжил учение в Базельском университете, где получил степень доктора философии. Он не возвратился в Россию, а перебрался в Германию, где перешел на социалистические позиции, начал сотрудничать в социал-демократической прессе, а затем завоевал репутацию одного из наиболее авторитетных социалистических аналитиков.[154] Он печатался в «Искре» и «Заре», после Второго съезда оказался ближе к меньшевикам, но полностью к ним не присоединился, отстаивал мысли о близости революции в России, о неизбежности крупной войны, о переплетении экономики и политики ведущих стран. На собеседников производили глубокое впечатление эрудиция Парвуса, его живые манеры, которые, как ни странно, гармонировали с массивной фигурой (Парвуса прозвали «слоном») и коммерческой хваткой, умением распорядиться деньгами на пользу и своему делу, и себе самому для получения удовольствий от жизненных благ, вкусной пищи, элегантной одежды, просторного жилья, многочисленных женщин, которых он часто забывал, как и своих детей.

Парвус жил в Мюнхене, но часто приезжал в Женеву и другие города Швейцарии. Именно в Женеве состоялись первые встречи с Троцким. Лев развил Парвусу план создания популярной рабочей газеты, который был воспринят с энтузиазмом. Парвус писал Потресову в сентябре 1904 года, что очень ценит талант и политическую пытливость Троцкого, которого считает подходящим человеком для такого органа.[155]

Буквально через несколько дней после этого письма, в том же сентябре 1904 года, Троцкий и Седова приехали в Мюнхен. Они поселились в квартире Парвуса, посещали художественные галереи и восхищались карикатурами выходившего еженедельно с 1896 года местного сатирического журнала «Симплициссимус».[156] Но более важными были вечерние беседы с гостеприимным хозяином. У них проявилось поразительное сходство взглядов. Троцкий так писал о Парвусе (с которым политически порвал в начале Первой мировой войны) через шесть лет после его смерти: «Парвус был, несомненно, выдающейся марксистской фигурой конца прошлого и самого начала нынешнего столетия. Он свободно владел методом Маркса, глядел широко, следил за всем существенным на мировой арене, что при выдающейся смелости мысли и мужественном мускулистом стиле делало его поистине замечательным писателем».[157] В беседах Троцкого с Парвусом постепенно кристаллизовалась идея, что назревавшая в России революция не будет носить классический буржуазно-демократический характер, что при благоприятном раскладе сил во главе революции может стать рабочий класс, а сам комплекс событий окажется прологом революции в Западной Европе.

В квартире Парвуса Троцкий в основном написал серию очерков о назревании в России крупных политических событий, которые вылились в демократическую революцию.

Глава 4 ПЕРВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. ПЕТЕРБУРГСКИЙ СОВЕТ

Начало революции и возвращение в Россию

Л. Д. Троцкий встретил начало первой русской революции как «нефракционный» социалист — он отошел от меньшевиков, но не присоединился к большевикам и считал главной своей задачей восстановление единства социал-демократического движения.

Известие о событиях 9 (22) января 1905 года, которые вошли в историю в качестве Кровавого воскресенья, застало его в Женеве, куда он возвратился после поездки по городам Швейцарии с докладами перед российскими эмигрантами. Утром 23 января, зайдя в редакцию «Искры», Троцкий узнал от Мартова, что перед Зимним дворцом пролилась кровь.[158] Н. И. Седова вспоминала, что это известие привело Троцкого в крайне нервное состояние, он «побледнел, почувствовал себя плохо и почти потерял сознание».[159] Однако такое состояние быстро преодолел. Сам приступ был вызван, безусловно, не скорбью о жертвах и сочувствием их близким, а пониманием происшедшего как начала революции. Необходимо было действовать.

В один из дней непосредственно после 9 января на собрании в Женеве Троцкого увидел тогдашний социал-демократический эмигрант, а через полтора с лишним десятилетия нарком просвещения РСФСР А. В. Луначарский. Вот как он описывает эту встречу: «Троцкий был тогда необыкновенно элегантен, в отличие от всех нас, и очень красив. Эта его элегантность и особенно какая-то небрежная свысока манера говорить с кем бы то ни было меня очень неприятно поразили. Я с большим недоброжелательством смотрел на этого франта, который, положив ногу на ногу, записывал карандашом конспект того экспромта, который ему пришлось сказать на митинге. Но говорил Троцкий очень хорошо».[160] При всей неприязненности этого описания в нем содержится доля восхищения, даже зависти по отношению к молодому человеку, который столь стремительно ворвался в высший эшелон социал-демократов.