Лев в Москве. Толстовские места столицы

Ергольская, остававшаяся с Толстыми после смерти их отца, не нашла в себе сил ехать в Казань. Дело в том, что новая опекунша Юшкова ненавидела Ергольскую за то, что муж ее Владимир Иванович Юшков в молодости был влюблен в нее и делал ей предложение, но Татьяна Александровна ответила отказом. Пелагея Ильинична, как пишет С.А. Толстая, «никогда не простила Татьяне Александровне любовь ее мужа к ней и за это ее ненавидела, хотя на вид у них были самые фальшиво-сладкие отношения». Лицемерное предложение к Ергольской со стороны Юшковой тоже приехать в Казань, вызвало у первой оскорбление.

Дети плакали, расставаясь с усадьбой. В ноябре 1841 года на санях двинулись они в длинный и нелегкий путь. Дорога на Казань пролегала через Москву. Лев опять увидел Первопрестольную. Заехали помолиться у Иверской часовни. Воспользовавшись суматохой, самая младшая из детей – Маша даже кинулась бежать, чтобы не ехать в Казань, но ее разыскали в толпе и вновь усадили в сани. Через десять с лишним лет Толстой в письме к Т.А. Ергольской вспоминал: «Помните, наше прощание у Иверской, когда мы уезжали в Казань. В минуту расставания я вдруг, как по вдохновению, понял, что́ вы для нас значите, и по-ребячески слезами и несколькими отрывочными словами сумел вам передать то, что чувствовал».

Начиная с 1842 года почти каждое лето Лев приезжал из Казани в Ясную Поляну, проезжал он и Москву.

А «литературная» история дома на Плющихе не закончилась с переездом Толстых на другую квартиру. Любопытно, что в 1840–1850-х годах в этом доме на Плющихе бывали Гоголь, Погодин, С. Аксаков. Приходили они к известному в Москве медику Александру Осиповичу Армфельду. Как сообщает его биография, Армфельд был «профессором судебной медицины, медицинской полиции, энциклопедии, методологии, истории и литературы медицины в Московском университете».

А Лев Николаевич возвращался на Плющиху не только в воспоминаниях, в 1880-е годы писатель приезжал сюда к Афанасию Фету, жившему в доме 36 на этой же улице (дом не сохранился).

Глава 2. «Я жил в Москве очень безалаберно, без службы, без занятий, без цели» Сивцев Вражек пер., д. 34

Итак, поступив в Казанский университет в 1844 году, Лев Николаевич, не закончив его, уезжает в Москву в октябре 1848 года. В Москве поселился он у своих приятелей Перфильевых в доме поручицы Дарьи Ивановой в Малом Николопесковском переулке (дом не сохранился). Василий Степанович Перфильев был другом юности братьев Толстых, позже в 1878–1887 годах он служил московским губернатором. А его жена, Прасковья Федоровна, приходилась им троюродной сестрой (она была дочерью Федора Толстого-Аме риканца). Отец его, Степан Васильевич, – генерал от кавалерии и участник войны 1812 года, в 1836–1874 годах был жандармским генералом в Москве.

Своего молодого друга Василия Перфильева Лев Николаевич звал «Васинькой», а жену его «Полинькой». С него он писал Стиву Облонского, что угадали общие знакомые: «Какой великолепный замысел сюжета! Герой Левин – это Лев Николаевич человек (не поэт), тут и В. Перфильев», – писал Афанасий Фет Толстому 15–20 февраля 1875 года.

Стива Облонский, который, как мы помним, «был на “ты” почти со всеми своими знакомыми: со стариками шестидесяти лет, с мальчиками двадцати лет, с актерами, с министрами, с купцами и с генерал-адъютантами», т. е. очень свойский человек, к тому же «человек правдивый в отношении к себе самому» – очень любил покушать, как и Перфильев, что и отметил в романе Толстой, описывая его завтрак: «Окончив газету, вторую чашку кофе и калач с маслом, он встал, стряхнул крошки калача с жилета и, расправив широкую грудь, радостно улыбнулся, не оттого, чтоб у него на душе было что-нибудь особенно приятное, – радостную улыбку вызвало хорошее пищеварение».

Но самое интересное, что калачам Облонский уподоблял и хорошеньких женщин, за которыми волочился, будучи женатым человеком и многодетным отцом. В разговоре с осуждающим его за это Левиным он говорит: «Калач иногда так пахнет, что не удержишься». И что делать, если «жена стареется, а ты полон жизни. Ты не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал!». Левин же отвечает, что надо просто «не красть калачей». Степан Аркадьевич смеется.

В дальнейшем по ходу действия слово «калач» приобретает особый смысл. Когда друзья в Москве встречаются вновь, и Стива на вопрос Левина о том, как у него дела, заговаривает о калачах, подразумевая под этим женщин. А в другом эпизоде, когда Левин, не попав к Щербацким, к любимой Китти, уходит в гостиницу и пьет кофе, калач не лезет ему в рот: «Рот его решительно не знал, что делать с калачом. Левин выплюнул калач, надел пальто и пошел опять ходить». Согласитесь, есть о чем поразмышлять в случае с калачами и тем, как по-разному к ним относятся герои романа. И в прямом, и переносном смысле.