Лев в тени Льва. История любви и ненависти

Семья Толстых с гостями садятся за вечерний чай. «Когда он (Толстой – П. Б.) сел за чайный стол, Софья Андреевна вскочила с своего места с другого конца стола и подсела к нему. Места не было, и она села на углу между Львом Львовичем и Л. Н. Лев Львович встал.

Софья Андреевна сказала ему:

– Куда ты, Лёва? Папа подвинется.

Л. Н. остался сидеть неподвижно».

Есть такая игра в «лишнего», когда дети бегают вокруг стульев и по команде разом садятся на них, но одного стула всегда не хватает. Кому в этот раз не хватило места? Сыну? Жене?

Наконец Лев Львович совершает поступок, вроде бы добрый и даже здравый с точки зрения обычной семьи. Но этот поступок тоже вызывает гнев отца…

В конце августа, когда Толстой и Софья Андреевна находились в Кочетах у дочери Татьяны (приглашали и Льва Львовича, который лепил бюст отца, но он отказался, решив лепить по памяти), сын опять вспоминает о своем самом желанном проекте: поселиться в Ясной Поляне навсегда. И он пишет матери письмо:

«Что если бы Вы при жизни отдали Ясную детям? Мы бы разделили всё при жизни стариков. Сейчас же каждый из нас стал бы работать на своем куске. Построились бы многие, – первый я, Андрюша, может быть, Таня, Саша, Сережа! Жизнь бы здесь закипела ключом. Вы были бы свободны от хозяйства. Держали бы только столько людей, коров, лошадей, сколько Вам нужно. Сократили бы всю Вашу безумную роскошь. Мы бы Вам давали, так или иначе, всё, нужное для усадьбы. Усадьбу могли бы отдать пожизненно или совсем Вам. Как было бы весело и хорошо всем! Переживете отца, сделаете из дома его музей, не переживете, он останется дома…

Покажите это письмо папа и просите прочесть. Что он скажет?

Я уверен, что ему это понравится уже по одному тому, что он сам будет в более приятном положении. Это важнее истории с Чертковым. Тут дело касается всех нас и наших семей…»

Под «историей с Чертковым» имелось в виду завещание – это все понимали, даже не зная точно, существует ли оно или нет. Под этим подразумевалась также ревность Софьи Андреевны к «духовному другу» мужа, который оказался более близким ему человеком, чем жена. Лев Львович пытается переместить акцент с этой «истории» на Ясную Поляну, о которой как будто все забыли. После смерти Ванечки имение и так принадлежит всем сыновьям поровну – стало быть речь шла не о юридической стороне вопроса. Больше того он предлагает включить в «собственников» сестер Сашу и Таню, и поселиться в имении всем вместе. Словно любящая мать, он мечтает собрать всех детей в одно лукошко. И всем будет хорошо! Все будут заботиться друг о друге! Мама получит своих «людей и коров», а папа они помогут избавиться от «безумной роскоши» (буквальное повторение слов отца). Красота!

Но мать ничего ему не отвечает. Во всяком случае ее письмо неизвестно. А Толстой записывает в дневнике: «Письмо от Лёвы – нехорошее очень. Помоги Господи…»

Что значит «помоги Господи»? Выдержать хотя бы временное присутствие Лёвы в Ясной Поляне!

В начале августа он пишет: «Очень тяжело. Льва Львовича не могу переносить. А он хочет поселиться здесь. Вот испытание!» В тот же день он говорит Саше:

«Да, да, оказывается, Лев хочет поселиться здесь, а он мне очень тяжел, но я должен приготовиться, чтобы перенести это как нужно. Мне прямо тяжело его присутствие, ну, да, нужно крепиться».

В конце концов сам Лев Львович понял, что его присутствие в Ясной Поляне нежелательно. И он стал собираться в Париж, чтобы продолжить обучение скульптуре. Но этому мешало одно интересное обстоятельство. Лев Львович находился под судом за то, что несколько лет назад выпустил в своем издательстве «Доброе дело» несколько запрещенных брошюр отца, в том числе «Разрушение Ада и восстановление его» – сочинение, которое считалось крамольным с православной точки зрения и которое, кстати, очень не любила Софья Андреевна. Заседание суда откладывалось по неизвестным причинам. Таким образом, Лев Львович оказался невольным «узником» Ясной Поляны. Наконец, дали разрешение на выезд за границу. 16 сентября 1910 года Лев Львович уехал в Париж.

Больше он не видел отца живым…

«В последний день, что я виделся с ним живым, он виноватым голосом и совсем неожиданно сказал мне:

– Если я имел такую славу в жизни, стало быть, я наговорил много глупостей…

В светлые минуты, когда он был истинно добрым и смиренным, я не мог не любить его. Но я не мог любить его за его несправедливость по отношению к моей матери и за его тщеславие выше всего. Это было ни умно, ни честно» («Опыт моей жизни»).

В этих словах много несправедливого. Особенно о «тщеславии». Тщеславный человек не кается в своей славе. Он упивается ею. Она является настоящим двигателем его творчества. Сказать такое о Толстом было нелепостью. Через год после его смерти дочь Татьяна напишет об отце в дневнике золотые слова: