Лев в тени Льва. История любви и ненависти

Возможно, это так. Однако в воспоминаниях и дневниках очевидцев тех событий нигде не зафиксирован случай, чтобы Лев Львович открыто настраивал мать против отца. Нет ничего об этом и в дневниках Софьи Андреевны. Можно говорить о том, что он подлил масла в огонь во вражде матери и Черткова. Например, он передал матери слова Черткова: «Какая же это женщина, которая всю жизнь занимается убийством своего мужа». Эта фраза, сказанная Чертковым в присутствии Льва Львовича на лестнице после разговора с Софьей Андреевной, не предназначалась для передачи самой Софье Андреевне. Лев Львович в этом случае поступил неправильно, лишний раз возбудив в матери ненависть к «духовному другу».

«Сам напустил смрад в наш дом, от которого все мы задыхаемся, и вопреки справедливости и мнению всего мира, признавшего мою любовь и заботу о жизни мужа, этот господин меня обвиняет в убийстве. Он рвет и мечет, что у меня на него открылись глаза, я поняла его фарисейство, и ему хочется мстить мне. Но я этого не боюсь», – пишет она в дневнике.

Кто из обитателей Ясной Поляны поступал тогда правильно? Саша в своих воспоминаниях признает, что она как раз неоднократно настраивала отца против матери. Например, когда мать убрала из кабинета отца фотографии дочери и Черткова, заменив их своим портретом, Сашу возмутило, что отец не стал этому противиться.

«Ты ради матери, которая делает тебе столько зла, пожертвовал другом, дочерью, – кричала я, – ведь я не сама повесила свой портрет у тебя в комнате, ты повесил его, а теперь не решаешься взять его обратно!..

Отец покачал головой:

– Ты уподобляешься ей, – сказал он мне и вышел…»

Только не сыновья!

Толстой безусловно чувствовал, что, подписав завещание, в которое не включил Софью Андреевну, он совершил в отношении нее жестокий поступок. Но, во-первых, его убедили в том, что доверить духовное наследие «безумной» жене значит подвергнуть его серьезной опасности. Неслучайно окончательный, выверенный и дополненный текст этого завещания был подписан им в лесу близ деревни Грумант на следующий день после того, как в Ясной Поляне побывал психиатр Григорий Иванович Россолимо и поставил жене Толстого диагноз: «Дегенеративная двойная конституция: паронойяльная и истерическая с преобладанием первой». И хотя Толстого, судя по записи в дневнике («Россолимо поразительно глуп по ученому, безнадежно»), этот диагноз ни в чем особенном не убедил, но завещание он подписал на следующий день. Во-вторых (и это главное!), Толстой все-таки верил, что две дочери, Саша и Татьяна, обозначенные в завещании как юридические наследницы (вторая вступала в права наследования в случае внезапной смерти первой), не обидят мать после его кончины. Женщины договорятся, возможно, считал он, понимая, что после его смерти конфликт Саши с матерью рано или поздно остынет. В этом конфликте главной составляющей был не меркантильный расчет и даже не высокие идеалы, а обычная женская ревность. Но мать с дочерью договорятся. Не сейчас, так после его смерти. Когда исчезнет живой повод для ревности…

Но вот сыновей в этом раскладе он не видел никак! Он считал, что уж они-то не имеют никаких прав на его духовное наследие!

Получался психологический пародокс. Чувствуя вину перед супругой, Толстой старался обходиться с ней бережно и любовно, уступая ей во всем. В конце концов, он согласился забрать у Черткова дневники и поместить их в сейфе тульского банка – лишь бы Софья Андреевна немного успокоилась. Расставшись с ней во время очередного пребывания в имении дочери Татьяны, он писал в дневнике, что ему грустно, тяжело без жены. А при этом всё, что в Льве Львовиче напоминало мать, выводило его из себя! В его отражении и Софья Андреевна была ему неприятна!

«Лёва меня лепит, и мне возле него спокойно, он всё понимает, и любит, и жалеет меня…» – пишет в дневнике Софья Андреевна.

«Вот кто ужасен, – говорит отец о сыне в присутствии посторонних. – Что он делает, что он делает! Я должен сознаться, мне совестно это говорить, но если бы он уехал – это было бы такое облегчение!»

«Как он психологически похож на Софью Андреевну!» – жалуется он Маковицкому.

6 июля Софья Андреевна хотела утопиться в речке Воронке. «Лёва (сын) добро и трогательно относится ко мне; пришел на речку меня проведать, в каком я состоянии…» – пишет она в дневнике.

Толстой: «Лёва больше чем чужд».

Софья Андреевна: «Мне что-то очень жаль сына Лёву. Он сегодня такой грустный, озабоченный».

Толстой: «Идет в душе неперестающая борьба о Льве: простить или отплатить жестоким, ядовитым словом?»

Тем не менее, порой он чувствовал «свой грех относительно Льва» и снова убеждал себя, что «надо любить» сына. Пытался поговорить с ним… «Говорил с Львом. Тщетно».

Он уговаривает Сашу не враждовать с матерью, помириться с ней, быть с ней поласковей. Но как только на защиту матери бросается сын, в душе Толстого вскипает ярость!

На следующий день после очередного скандала с Софьей Андреевной он пишет Саше записку: «Ради Бога, не упрекайте мама́ и будьте с ней добры и кротки».