Лев в тени Льва. История любви и ненависти

«Прочла книжечку Гусева. В одном письме папа́ к Гусеву он пишет: “Вы лучше меня”. Это навело меня на следующие мысли: единственная причина, почему книги, взгляды и жизнь отца настолько выше общего уровня и приковали к нему внимание всего света, это та, что он всю жизнь искренно сознавал и изо всех сил боролся со своими страстями, пороками и слабостями. Его громадный талант, гений доставили ему заслуженную литературную славу среди так называемого “образованного общества”, но что всякий крестьянин изо всякого глухого угла знал, что мог обратиться к нему за сочувствием в делах веры, самосовершенствования, сомнений и т. п., – этому он обязан тем, что ни одного греха, ни одной слабости в себе он не пропустил, не осудив ее и не постаравшись ее побороть. Натура же у него была не лучше многих, может быть, хуже многих. Но он никогда в жизни не позволил себе сказать, что черное – белое, а белое – черное или хоть бы серое.

Остроумное сравнение числителя дроби с наличными качествами человека и знаменателя с его мнением о себе более глубоко, чем оно кажется.

У папа́ был огромный числитель и маленький знаменатель, и потому величина была большая».

Возможно, неприязнь отца к сыну главным образом объяснялась именно тем, что нравственная и умственная природа Льва Львовича была устроена ровно противоположным образом. Наверное, он был лучше и добрее отца. Нет сомнений, что Толстой искренне мучился из-за того, что не может полюбить своего третьего сына, да еще и тезку, испытывая при этом куда более теплые чувства к остальным сыновьям. В дневнике он не раз признавался, что больше всех любит как раз Андрея – самого беспутного и самого противоположного по взглядам сына. Но именно во Льве Втором Толстой видел свое даже не кривое, а перевернутое отражение. Видел самого себя, каким он мог бы стать. И это больше всего терзало его.

В июле 1910 года Толстой записал в дневнике: «Понял свой грех относительно Льва: не оскорбляться, а надо любить… Мне надо только благодарить Бога за мягкость наказания, которое я несу за все грехи моей молодости и главный грех – половой нечистоты при брачном соединении с чистой девушкой. Поделом тебе, пакостный развратник. Можно только быть благодарным за мягкость наказания».

Но это покаяние едва ли утешило бы Льва Львовича.

Послесловие Разрушение личности

После смерти отца у Льва Львовича была возможность по-новому осмыслить свои отношения с ним, сделать какие-то выводы, прежде всего о себе самом, и начать жить по-новому, без прежних метаний. Ведь и условия для этого вполне сложились: он был еще достаточно молод, делал успехи в скульптуре, у него была прекрасная заботливая жена Дора и пятеро детей.

Много лет спустя в 1932 году его младшая сестра Александра Львовна писала старшей сестре Татьяне Львовне Сухотиной-Толстой: «Мы, дети Толстого, должны бы были всю жизнь быть настороже, помнить что ли, что мы получали, мы не заслужили. Мы же всегда считали, что получали слишком мало».

К сожалению, Лев Львович или не понимал того, что быть сыном Толстого – это великая ответственность и крест, или, как раз хорошо понимая это, не желал с этим мириться. В результате вся его жизнь превратилась в «историю заблудившейся души», как верно заметила его исследователь Абросимова.

После смерти отца он прожил еще тридцать пять лет – большую часть своей сознательной жизни. Но нельзя сказать, что эти годы были украшением в его биографии.

В своих воспоминаниях Лев Львович пишет, что после «мрачных похорон» отца немедленно вернулся в Париж и «с еще большей жадностью набросился на свои работы, не желая ни о чем думать, никого видеть и ни о чем больше мечтать». Увы, это было не так.

12 ноября он действительно покинул Ясную Поляну и поехал в Петербург. Через неделю после похорон Толстого в газете «Новое время» появилось письмо Льва Львовича под названием «Кто виновник». «Считаю своим долгом пока публично объявить следующее. С документами в руках всему миру я могу показать, что прямым и единственным виновником тяжелой душевной драмы, поведшей за собою печальный конец моего отца, его нечеловеческих страданий является не кто иной, как В. Г. Чертков…»

В этом письме Лев Львович во всем винил одного Черткова, утверждая, что тот «отнял у нас Толстого». Имя сестры Саши, с которой он о чем-то долго говорил перед отъездом из Ясной Поляны, не упоминалось, хотя трудно предположить, чтобы к тому времени он еще не знал о завещании отца, по которому всё его литературное наследие формально переходило одной Саше.

Но в тот же день, когда было опубликовано письмо, Тульский окружной суд обнародовал завещание Толстого. Тем не менее, в следующем письме в «Новое время» Лев Львович опять не упоминал сестру, всю ответственность возлагая на Черткова. «Обвиняю Черткова в том, что он вовлек отца в тяжелую внутреннюю борьбу, в умалчивание о завещании от самых близких ему людей, тогда как сам завещатель хотел объявить им о своем намерении, что привело отца к страшным душевным страданиям и преждевременной смерти».