Лев в тени Льва. История любви и ненависти

Казалось, из него не было выхода. Он стремительно терял в весе и, пребывая в состоянии постоянной тревоги, порывался куда-нибудь бежать. Идея поездки с Чеховым, возможно, была вызвана той же причиной. Но не исключено, что это началось в нем гораздо раньше. Поэтому он оставил университет и бросился помогать голодающим, затем хотел отказаться от службы в армии, потом мечтал уйти из армии.

В дневнике сестры Татьяны 1894 года есть запись о брате: «Бедный, он хочет убежать от своей болезни, и на каждом новом месте ему кажется, что ему хуже, потому что надежды обманываются…»

Что за странная была болезнь! Она не ослабляла его волю к жизни. Напротив, усиливала! В самые критические минуты он страстно хотел жить. И страдал больше всего из-за того, что болезнь не позволяла этого. Всей душой он стремился к жизни! Он писал отцу:

«Милый папа́, мне очень жалко и горько, что у нас вышло так нехорошо с тобой. Не сердись на меня и прости мне, если я доставил тебе страданий. Но это вышло против моей воли. Не думай также, что я когда-либо подделывался под твои взгляды, если я разделял их, то это было всегда совершенно искренно. Но отчего ты не понимаешь перемены моего настроения и не прощаешь мне. А то, что я огорчил тебя, меня мучает больше всего. Я не хотел этого. Но ты всегда будешь огорчаться на нас, пока будешь так строго требовать и вместе с тем не входить в нас.

Ты идешь своим путем, каждый из нас – своим…

…И потому я лучше, погибший, может быть, буду кататься на велосипеде, есть бифштексы в гусарском мундире, чем обманывать себя, тебя и других. Но знай, пожалуйста, и верь мне, ради Бога, что ты и то, что ты говоришь и чем живешь теперь, мне дороже всего на свете. Это правда и я не обманываю себя».

И что же отец? Он возмутился на «велосипед» и «гусарский мундир»? Нисколько! «От Лёвы вчера получил письмо, – пишет он жене, – и очень благодарен ему за него…»

Проще всего представить дело так. Упрямый, своенравный отец гнул сына в сторону своих убеждений, а тот, не справляясь с давлением отца, заболел. Но Толстой не насиловал волю сына. Он не стремился к тому, чтобы сын стал его двойником. Просто само существование такого отца убивало в сыне способность к самостоятельной жизни. Впоследствии, пытаясь дать название своей болезни, Лев Львович не найдет других слов, кроме как «продолжительная толстовская болезнь». Это была тяжелая форма душевной зависимости от отца. И это была проблема не одного Льва Львовича.

Писатель Скиталец (псевдоним Степана Гавриловича Петрова), водивший дружбу с сыновьями Толстого, вспоминал, что в беседах с ним Илья «проклинал свое происхождение от знаменитого отца; по его словам, отец, сам того не замечая, давит в них наследственную талантливость громадностью своего гения: рядом с ним они всегда с отчаянием убеждались в собственном ничтожестве. Сравнение с великим отцом убивало их энергию».

На велосипеде стал кататься не Лев Львович. На велосипед в возрасте шестидесяти шести лет сел его отец. Это случилось весной 1895 года. Сначала он катался в Манеже, потом – по московским улицам и, наконец, – по дорожкам Ясной Поляны. Об этом событии писали даже американские газеты: «Граф Лев Толстой теперь катается на велосипеде, приводя в изумление крестьян в своем поместье».

Это увлечение пожилого мужа возмущало Софью Андреевну тем более что это случилось через месяц после смерти Ванечки. Негодовали «толстовцы», потому что это бросало тень на святость их учителя и вступало в противоречие с его проповедью отказа от роскоши. Велосипед в то время стоил весьма дорого[31].

И что же Толстой? Он пишет в дневнике: «Евгений Иванович отговаривал меня и огорчился, что я езжу, а мне не совестно. Напротив, чувствую, что тут есть естественное юродство, что мне всё равно, что думают, да и просто безгрешно, ребячески веселит».

В это время его сын уже находится в подмосковном санатории для нервных больных доктора Михаила Петровича Ограновича. Положение его было настолько плохо, что знаменитый русский невропатолог Алексей Яковлевич Кожевников объявил Софье Андреевне, что она не молодая мать и потому может «более спокойно принять известие, что Лёва выздороветь не может и ему грозят или смерть, или сумасшествие». Разводил руками и выдающийся терапевт Григорий Антонович Захарьин, тоже фактически «приговоривший» Льва Львовича к близкой смерти.

Софье Андреевне снились ночные кошмары: «Не то сплю, не то нет, вижу входит Лёва. Я ему обрадовалась, обняла его, а у него в коже все кости сложились в кучку под моими руками; я чувствую, как они болтаются в коже и стучат, а лицо Лёвы улыбается и худое такое».