Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов

В ту пятницу сразу после обеда Воаз–Иахин сказал матери, что на выходные поедет в соседний город проведать друга. Она дала ему немного денег на дорогу, а когда она ушла, он взял еще из кассы в кабинете его отца позади лавки. Он побросал в рюкзак какие-то вещички, упаковал свою гитару и неоконченную карту, отправился на автовокзал и купил билет в один конец.

В автобусе было полно его сверстников обоего пола, они смеялись, болтали, уписывали взятые с собой завтраки и обнимались. Воаз–Иахин отвернулся от них. У него была девушка, с которой он ни разу не переспал. Он даже не попрощался с ней. Рядом сидел какой-то толстяк, от которого пахло лосьоном. На выезде из города Воаз–Иахин бросил взгляд на проплывающие за окном заправочные станции и лачуги, крытые гофрированной жестью. За городом ждала его сухая выжженная земля, тощие холмы, мелькающие телеграфные столбы. Порой встречались люди с дешевыми чемоданчиками, терпеливо ожидающие чего-то. Однажды автобус затормозил, пропуская переходящее дорогу стадо овец. Небо темнело, и скоро он видел одно свое лицо, отражающееся в стекле.

Когда прибыли на место, заправочные станции были залиты огнем и закрыты. Все другие здания в городе были темны, за исключением нескольких кафе, освещенных желто–красными огнями, откуда доносилось негромкое завывание музыки и вонь прогорклого сала. Собаки бегали по пустым улицам.

Человек в окошке билетной кассы сказал, что дворец находится в трех милях от города, следующий автобус, идущий туда, будет только в десять утра. Воаз–Иахин взвесился на весах, купил шоколадный батончик и пустился по дороге.

Желтые фонари отстояли далеко друг от друга, а между ними была тьма. Луны не было. Проехало несколько машин, и в паузах он слышал стрекотание сверчков и отдаленный собачий лай. Воаз–Иахин даже не пытался поймать машину, и никто не предложил подвезти его. Звук его шагов по камням обочины, казалось, исходил вовсе не от него.

Словно целая вечность прошла, прежде чем он добрался до цепи, огораживающей цитадель. Невдалеке от запертых ворот он увидал небольшое строение, в котором светилось оконце: охранники в своем помещении пили кофе.

Воаз–Иахин перекинул рюкзак через ограду и услышал, как тот шмякнулся на той стороне. Потом снял свой ремень, просунул его сквозь ручку на гитарном футляре, застегнул пряжку, надел его на плечо, вскарабкался, царапая пальцы и штаны о торчащие концы проволоки, на ограду и тяжело перевалился через нее на ту сторону.

Звезды светили ярко, поэтому он быстро нашел здание, приютившее остатки тронного зала и барельеф с царской охотой. Дверь была не заперта — охранники наведывались сюда во время своих обходов. Над собой Воаз–Иахин увидал стеклянную крышу, однако внутри здания было еще темнее, чем снаружи. Он осторожно продвигался вперед, нашаривая свой путь под ногами. Вскоре он наткнулся на чулан, пахнущий воском, которым натирают полы, нащупал внутри швабры и веники. Он освободил себе местечко среди них, прислонился спиной к стене и заснул.

Когда Воаз–Иахин проснулся, он взглянул на часы. Была четверть седьмого. Он приоткрыл двери чулана и увидел, что помещение залито первыми лучами солнца. Он проследовал мимо барельефов, стараясь на них до времени не смотреть. Он смотрел себе под ноги, пока не дошел до конца коридора, где были туалеты. Облегчившись, он вымыл руки и лицо, посмотрел на себя в зеркало и трижды произнес свое имя: «Воаз–Иахин, Воаз–Иахин, Воаз–Иахин». Потом он единожды произнес имя своего отца: «Иахин–Воаз».

По залу он прошел, не глядя по сторонам и ориентируясь по стеклянной крыше, чтобы держаться середины. Подготовив себя, он остановился и повернулся налево.

Лев был высечен в коричневатом камне в тот момент, когда, пронзенный двумя стрелами, бросался на царскую колесницу, вцеплялся зубами в ее колесо и умирал на копьях самого царя и его копейщиков. Лошади не замедляли свой бег, борода царя была тщательно завита, его взор был устремлен поверх колесницы и льва, что напал на него и теперь умирал на его копье. Своими мощными челюстями лев вцепился в крутящееся колесо, которое вознесло его вверх, прямиком на копья. Его зубы впились в колесо, его морда сморщилась свирепым оскалом, брови были нахмурены, и из-под них глядели немигающие глаза. Лицо же царя не отражало ничего. Он смотрел поверх льва, куда-то вдаль.

— Царь — ничто. Ничто, ничто, ничто, — проговорил Воаз–Иахин и заплакал. Он кинулся к своему чулану, закрыл за собой дверь, сполз на пол и зарыдал. Утерев слезы, он покинул здание через тот выход, что не был виден охранникам, и прятался за будкой до тех пор, пока первый автобус ни привез посетителей, в чьем присутствии он смог увереннее продолжить свой осмотр.

Воаз–Иахин вновь вошел в зал. Прежде чем обратиться к своему льву, он мельком оглядел другие барельефы. На них было много львов, которых тот же царь с каменным лицом поражал из лука, копьем, даже мечом. Все эти львы были Воаз–Иахину безразличны. Долго вглядывался он в умирающего льва, впившегося в колесо колесницы, а вокруг жужжали голоса и шаркали шаги.