Левая Рука Бога

В день поединка между Кейлом и Соломоном Соломоном огромная площадь перед Оперой Россо была забита уже с утра. Многотысячные очереди тянулись к каждому из десяти входов, а те, кто понимали, что не смогут попасть внутрь, слонялись по базарам и ярмарочным палаткам, которые по таким выдающимся случаям составляли целые городки. Повсюду сновали полицейские и жандармы, присматривавшие за ворами и скандалистами и вынюхивавшие крамолу, ибо они хорошо знали, что любое недовольство может перерасти в суровую потасовку. Все городские спекулянты и бандиты были тут как тут: замшеголовые в красно-золотых жилетках и посеребренных сапогах; хулиганы в белых подтяжках и черных шляпах с высокими тульями; мошенники в котелках, с моноклями и тонкими усиками. Толпы девиц; лоллардисты-бормотуны в длинных плащах, в ботфортах до бедра и с бритыми головами; желтобилетницы с нарисованными красной помадой губами-бантиками, в тесных красных корсетах и длинных черных, как ночь, чулках. Повсюду стояли шум и гам — крики, смех, свист, взрывы музыки… Когда на площади появлялся кто-то из юных Матерацци, раздавались фанфары, и толпа с завистливым восхищением глазела на него.

И половина каждого потраченного здесь пенни оседала в кармане Китти Зайца.

Во время казней простонародье любило швырять в осужденных мертвых кошек. Хотя преступники и предатели, по общему мнению, того заслуживали, во время мероприятий, подобных нынешнему, такое поведение строго запрещалось, любое проявление неуважения в присутствии кого-либо из Матерацци считалось недопустимым. Тем не менее никакие запреты не могли удержать местных жителей, и огромные кучи мертвых кошек, горностаев, собак, куниц, а иногда и африканских муравьедов громоздились и росли возле каждого из десяти входов.

Ровно в полдень звуки фанфар оповестили о прибытии Соломона Соломона. Десять минут спустя никем не узнанные Кейл, Смутный Генри и Кляйст проследовали сквозь толпу, обратив на себя внимание лишь наблюдавших за порядком в очередях полицейских, которые, приостановив движущийся поток людей, с мрачным любопытством пропустили их в Оперу Россо.

31

В сумрачном помещении, располагавшемся под Оперой и обычно предназначенном только для Матерацци, чтобы они втайне от посторонних глаз могли разогреваться перед тем, как начать убивать друг друга, Кейл сидел вместе с Кляйстом и Смутным Генри и размышлял о том, что его ждет впереди. Еще два дня назад его мысли не отягощало ничто, кроме бешеного гнева и жажды мести — очень сильных, но хорошо знакомых ему чувств. Все изменилось, однако, после того, как он, обнаженный, лежа под дорогими хлопковыми простынями с Арбеллой Лебединой Шеей, впервые в жизни ощутил власть блаженства.

Представьте себе, что это означало для Кейла — Кейла, умиравшего с голоду, Кейла озверевавшего, Кейла-убийцы — оказаться в объятиях самой красивой юной женщины, гладившей его по волосам и осыпавшей поцелуями, и сгорать от пламенной страсти. А теперь он сидел в тусклой комнате, пахнувшей сыростью, в то время как над его головой Опера заполнялась тридцатью тысячами зрителей, жаждущих увидеть, как он умрет. Два дня назад единственное, чем он руководствовался, было желание выжить, острое, звериное, яростное, но где-то в глубине души одновременно с этим таилось и равнодушие: умрет он или будет жить, по большому счету ему было все равно. Теперь же ему это отнюдь не было безразлично, и впервые за очень долгое время он испытывал страх.

Любить жизнь, конечно, было замечательно, но только не в этот день, единственный из всех.

Так сидели они втроем, и Смутный Генри с Кляйстом чуяли совершенно незнакомые волны страха, исходившие от человека, которого, независимо от того, нравился он им или нет, считали непробиваемым. С каждым приглушенно доносившимся сюда взрывом приветствий, с каждым стуком гигантских дверей, многократно повторенным эхом, с каждым лязгом невидимых механизмов, управлявших подъемниками, возбужденное ожидание битвы и вера уступали место сомнениям и страху.

Когда до начала поединка оставалось полчаса, кто-то тихо постучал, Кляйст открыл дверь и впустил Лорда Випона и ИдрисаПукке. Смущенные странной атмосферой, царившей в темном помещении, они заговорили едва ли не шепотом:

— Он в порядке?

— Да.

— Ему ничего не нужно?

— Нет. Спасибо.

Потом наступила тишина, какая бывает у постели тяжелобольного. ИдрисПукке, явившийся свидетелем ужасной резни Искупителей у перевала Кортина, был озадачен. Канцлер Випон, мудрый и хитрый, отдававший себе отчет в том, что никогда прежде не встречал создания, подобного Кейлу, видел теперь перед собой мальчика, которому предстояла ужасная смерть на глазах у ревущей толпы. Все эти дуэли всегда казались ему безрассудными и незаконными, теперь же они начали принимать и вовсе гротескные формы, и он был их решительным противником.

— Позволь мне пойти поговорить с Соломоном Соломоном, — обратился он к Кейлу. — Это преступная глупость. Я придумаю какое-нибудь извинение, предоставь это мне.