Левая Рука Бога

Впервые за последние часы в комнате установилась мертвая тишина. И Саймон, и его сестра, шокированные увиденным, молча взирали на ладонь Кейла. Кейл же, отложив нож, взял со стола бинт, пропитанный порошком тысячелистника, и крепко прижал его к кровоточащей ране.

В течение следующих пяти минут он не произнес ни слова, потом отнял бинт от руки, увидел, что кровь почти остановилась, медленно подошел к столу, выбрал иголку и продемонстрировал ее Саймону так, словно собирался показать волшебный фокус. После этого он осторожно пристроил кончик иглы к ране и начал сшивать ее края, туго стягивая их. Делал он это с таким сосредоточенным видом, будто штопал носок. Когда нитка кончилась, он завязал на конце узелок и взял другую иглу. Все это он проделал три раза, пока рана не оказалась крепко сшитой. Тогда он поднес руку к глазам Саймона, дал ему ее как следует разглядеть, вопросительно посмотрел ему в глаза и подождал. Побледневший Саймон вздохнул и кивнул в знак согласия. Кейл взял следующую иголку из своего набора, поднес ее к ране мальчика (он мысленно называл его мальчиком, хотя они были ровесниками) и начал шить.

Он сделал пять необходимых стежков, разумеется, под нескончаемые завывания и визги побелевшего как молоко Саймона, а закончив, улыбнулся и пожал ему руку в знак похвалы за то, что он выдержал эту адскую боль.

Потом, повернувшись к почти такой же белой и трясущейся Арбелле Лебединой Шее, сказал:

— Он молодец. И он гораздо умней, чем о нем думают.

Демонстративное представление Кейла достигло цели, на которую он рассчитывал. Ослепленная, потрясенная, испуганная и изумленная Арбелла Матерацци взирала на стоявшее перед ней сверхъестественное существо и уже почти любила его.

У гвельфов — народа, славящегося грубостью нравов, — есть поговорка: ни одно доброе деяние не остается безнаказанным. В справедливости этого присловья Кейлу вскоре предстояло убедиться. К несчастью для себя, в силу воспитания Кейл не умел вести себя так, как те гадкие, по-детски жестокие мальчишки, — его учили сразу убивать. Ему было неведомо, что значит умерять собственную ярость, и на свою беду, не рассчитав силы, он сломал два ребра одному из мучителей Саймона. По печальному совпадению, мальчишка оказался сыном Соломона Соломона, который уже и так жаждал мести за поражение пятерых своих лучших учеников, а теперь и вовсе вышел из себя из-за ущерба, причиненного его сыну.

Соломон Соломон был нежным и во всем потакающим сыну родителем, какими часто бывают жестокие убийцы. Тем не менее он вынужден был скрывать свою неутихающую ярость. Невозможно было вызвать Кейла на дуэль по той причине, что он нанес травму его сыну в момент, когда это маленькое чудовище участвовало в избиении сына Маршала Матерацци. Какое бы горе, какой позор ни испытывал Маршал, имея недоумка в качестве единственного мужского наследника, он страшно разгневался бы из-за посягательства на свою родовую честь, и при всем своем военном искусстве и важном положении Соломон Соломон вполне мог очутиться на корабле, который вез бы его в какую-нибудь глухую дыру на Ближнем Востоке надзирать за погребениями в лепрозории. К терзавшей его злобе против Кейла добавилась смертельная ненависть, которая искала лишь удобного случая. И случай не заставил себя долго ждать.

Неудивительно, что Саймон-Недоумок, как называли его вдали от ушей его отца и сестры, пристрастился проводить все свободное время с Кейлом, Кляйстом и Смутным Генри. Удивительно то, что это глухонемое пополнение вовсе не раздражало их компанию, как можно было бы предположить. Он был таким же презренным чужаком, как и они сами, но они жалели его, потому что он был так близок ко всему, что представлялось им раем — деньгам, высокому положению в обществе, власти, — и в то же время так недостижимо далек от всего этого. А кроме того, делалось все, чтобы он никому не досаждал.

Его поведение и впрямь бывало неуравновешенным и эмоционально несдержанным, но только потому, что никто не взял на себя труд привить Саймону манеры, подобающие воспитанным мальчикам. На него лишь кричали, когда он кого-то раздражал, — что не оказывало никакого эффекта, поскольку он был глух, — или давали хорошего пинка под зад, что свой эффект оказывало. А полезнее всего, как вскоре все сообразили, было просто полностью игнорировать его, когда он разражался своими нечленораздельными тирадами или демонстрировал дурное поведение. Это Саймон ненавидел больше всего и, вероятно, поэтому очень быстро усвоил «кодекс основных навыков общения послушника Искупителей». Хотя навыки эти не способствовали его адаптации в мемфисских гостиных, они были единственными четкими правилами обращения с людьми, каким кто-либо когда-либо его учил.