Level Up. Нокаут

Хаген получал свою еженедельную зарплату за работу в цеху и тут же тратил деньги на еду. А когда получил доступ к тюремному магазину и обнаружил, что там есть даже спортивное питание, то тратил всё на него. Но даже этого не всегда хватало, чтобы обеспечить равномерное потребление. Даже если не мучил голод, начинали мешать стеснённые условия камеры. Роман давно и с подозрением следил за тем, как Хаген отходил ко сну, распределяя перед этим очки:

– Камрад… Иногда мне кажется, что, когда ты вот так ложишься спать, то наутро просыпаешься будто бы больше. Или выше? Черт, да и то, и другое! И с лицом что-то не то… Как-то неуловимо оно меняется! Бьюсь об заклад, что если сравнить тебя с твоими же фотографиями до тюрьмы…

Хагену оставалось только пожимать плечами:

– Тюрьма меняет людей.

Да… Ему пришлось много драться. Схватки стали однообразными. Конечно, не все, но большинство. Драка с кем-то перестала быть событием. Что было к лучшему, это позволяло тщательнее работать над стилем, прокачивать те приёмы, что были заброшены. А если выходил соперник слабее, то изучать новые приёмчики, используя живой тренажёр.

Особенно сильным противникам Хаген учился проигрывать с минимальным для себя уроном. Хотя проигрывать на деревянном ринге вообще-то не рекомендовалось, можно было попросту не вернуться на него. Поэтому только победа, любой ценой, любыми усилиями!

Блинки «Молочный глаз» Палермо испытывал особое наслаждение, наблюдая, когда человек находил в себе резервы для того, чтобы вырвать победу у противника. Само собой, с помощью интерфейса именно Хаген стал тем бойцом, кто удивлял зрителей, уничтожая противника в тот момент, когда, казалось бы, всё потеряно.

Противники подбирались «от фонаря», ведь никто на деревянном ринге не проводил взвешивания и не делил участников на категории. Тем более никто не смотрел на опыт бойцов. Иногда против Хагена выходили настолько нелепые и слабые противники, что он чуть ли не издевался над ними, затягивая бой и прокачивая умения.

Но иногда появлялись тренированные спортсмены выше уровнем на несколько пунктов. Бывало даже и до десяти. Тогда, само собой, бои превращались в жестокое испытание, где целью становилась не столько победа, сколько выживание.

Чаще же всего бойцы были равны Хагену: кто-то чуть сильнее, кто-то чуть слабее.

Вообще, принцип отбора оставался непонятным. Генерал, который был ответственен за ведение Списка, не распространялся о системе турнира. Хаген подозревал, что не было никакой системы. Генерал писал что-то наугад. Люди дрались так, как этого желал Блинки «Молочный глаз» Палермо.

Тем не менее происходил некий отсев. Образовалось несколько групп наиболее сильных и эффективных бойцов, в одну из которых вошёл и Хаген. Причём в качестве явного лидера. Это была первая в его жизни группа, где он оказался на переднем плане, а не за спинами более успешных людей.

Борьба за свободу начала происходить между этими группами. Против Хагена больше не выставлялись слабаки третьего уровня, которые чуть ли не мочились в штаны при виде него. Теперь драки происходили между примерно равными друг другу соперниками.

Чем дальше шёл турнир, тем яснее и строже становилась турнирная таблица. Скоро Хаген увидел своё имя в списке тех, кто претендует на главный приз – выход на волю. Только вот его главный конкурент Удав к воле совсем не стремился.

Раздражало и то, что Палермо, будто нарочно, проводил бои Удава, устраняя из цеха Хагена. Хитрый директор понимал, что Хаген, как почти профессиональный боец, может многое почерпнуть, зная о технике боя противника.

Хаген пытался расспрашивать других бойцов, но они ничего не могли рассказать, только хрипели и сипели что-то невнятное:

– Ну… эта… сломал он меня.

– Бро, я чуть не сдох там.

Или:

– Этот Удав – зверюга. Чудовище!

– Знал бы, что там будет этот монстр – не попёрся бы на грёбаный деревянный ринг!

Выяснилось только то, что его кличка происходила от любви к удушающим приёмам. Хоть какой-то намёк на то, чего ожидать от финального боя с этим своеобразным боссом уровня, охраняющим выход из тюремного данжа.

* * *

Но нельзя сказать, что все эти дни существования Хагена были заполнены мебельной фурнитурой и драками. Тюремный образ жизни с его жёсткой дисциплиной и регламентом наложил отпечаток на Майка Бьорнстада Хагена. Майк стал собранным. Намного собраннее, чем на свободе.

Ритм, в котором он стал жить, сам помогал распределить время и расставить приоритеты. Если на воле, бывало, Хаген метался, теряя фокусировку и не зная, за что хвататься: изучить удар ногой или головой? Найти работу или выполнить ещё что-то из десятка задач? В тюрьме выбирать не приходилось: после пяти вечера наступало «свободное время», которое заключённые посвящали чему угодно.

Хаген – тренировкам и самообразованию.