Левиафан

Свобода подданного совмещается с неограниченной властью суверена. Однако нас не следует понимать так, будто этой свободой упраздняется или ограничивается власть суверена над жизнью и смертью его подданных. Ведь было уже показано, что все, что бы верховный представитель ни сделал по отношению к подданному и под каким бы то ни было предлогом, не может считаться несправедливостью или беззаконием в собственном смысле, так как каждый подданный является виновником каждого акта, совершаемого сувереном. Суверен, таким образом, имеет право на все с тем лишь ограничением, что, являясь сам подданным Бога, он обязан в силу этого соблюдать естественные законы. Поэтому может случиться и часто случается в государствах, что подданный по повелению верховной власти предается смертной казни, и при этом ни подданный, ни суверен не совершают несправедливости по отношению друг к другу, как, например, когда Иеффай принес в жертву свою дочь. В этом и подобных случаях тот, кто так умирает, имел свободу совершить то деяние, за которое он тем не менее без всякой несправедливости предается смерти. Точно так же обстоит дело с суверенным государством, предающим смерти невинного подданного. Ибо, хотя такого рода деяние (как, например, убийство Урии Давидом), будучи несправедливым, идет вразрез с естественным законом, беззаконие в приведенном случае было совершено, однако, лишь по отношению к Богу, а не по отношению к Урии. Не по отношению к Урии, ибо право делать, что ему угодно, было дано Давиду самим Урием, и, однако, по отношению к Богу, ибо Давид был подданным Бога и естественный закон запрещал ему совершать всякую несправедливость. Это различие явно подтвердил и сам Давид, когда он в своем покаянном обращении к Богу сказал: Против тебя одного я согрешил. Точно так же, когда афиняне изгоняли на десять лет наиболее влиятельных граждан своего государства, они не думали, что совершают какое-либо беззаконие, никогда не спрашивали, какое преступление совершил изгоняемый, а лишь какую опасность представляет он для них. Более того, они решали вопрос об изгнании, сами не зная кого, так как каждый приносил на рыночную площадь устричную раковину с именем того, кого он считал нужным изгнать, не выставляя против него никакого определенного обвинения, и изгнанным иногда оказывался Аристид за его репутацию справедливого, а иногда грубый шут Гипербола за его шутки «. И однако, никто не скажет, что суверенный народ Афин не имел права изгонять их или что афинянин не имел свободы шутить или быть справедливым.

Свобода, которую восхваляют писатели,– это свобода не частных лиц, а суверенов. Та свобода, о которой часто и с таким уважением говорится в исторических и философских работах древних греков и римлян и в сочинениях и рассуждениях тех, кто позаимствовал у них все свои политические познания, есть свобода не частных лиц, а государства, идентичная той, которой пользовался бы каждый человек в том случае, когда совершенно не было бы ни гражданских законов, ни государства. Ибо, подобно тому как среди людей, не признающих никакой власти, имеет место непрерывная война каждого против своего соседа, не существует наследства, которое можно было бы передать сыну или ждать от отца, и собственности на движимое и недвижимое имущество, и никакой гарантии безопасности, а имеется полная и абсолютная свобода каждого частного лица, точно так же среди независимых друг от друга государств каждое пользуется абсолютной свободой делать то, что оно (т. е. что тот человек или собрание, которое его представляет) считает наиболее соответствующим своему благу. В силу этого они и живут в состоянии непрерывной войны и постоянной готовности к бою, о чем говорят укрепленные границы и пушки, направленные против соседей. Афиняне и римляне были свободны, т.е. свободными государствами; это значит не то, что какие-нибудь частные лица пользовались там свободой оказывать сопротивление своим представителям, а то, что их представители имели свободу оказывать сопротивление другим народам или завоевывать их. На башнях города Лука начертано в наши дни большими буквами слово LI-BERTAS, однако никто не может отсюда заключить, что человек здесь в большей степени свободен или же избавлен от службы государству, чем в Константинополе. Свобода одинакова как в монархическом, так и в демократическом государстве.