Левиафан

Через два часа после ухода агентов вернулись домой моя жена и дочь. Они провели день с друзьями и, к счастью, разминулись с Харрисом и Уорти. У нас с женой друг от друга нет секретов, но в данном случае я, пожалуй, умолчу об этом визите. Хотя Айрис всегда симпатизировала Саксу, все же я для нее на первом месте, и, если она узнает, что из-за него у меня могут возникнуть неприятности, она сделает все, чтобы меня остановить. Слишком велик риск. Даже если я смогу ее переубедить, на это уйдет не день и не два, а я не могу себе позволить такую роскошь, когда каждая минута на счету. Да и какой мне прок в том, что она сдастся? За это время она только вся изведется. Когда-нибудь Айрис узнает правду, все выйдет наружу. Так что тут не обман, а желание оградить ее, хотя бы на время, от неприятностей. Сделать это, я думаю, будет не трудно. Засяду в своем флигельке и буду писать с утра до вечера, и пусть Айрис считает, что я опять принялся за работу. Пускай думает, что я увлеченно пишу новый роман. Когда она увидит, сколько часов я просиживаю за своим рабочим столом и как быстро подвигается дело, она только за меня порадуется. Айрис тоже часть уравнения, и я должен видеть ее счастливой, иначе у меня просто не хватит духу взяться за перо.

В этом доме мы проводим уже второе лето. Раньше, когда Сакс с женой приезжали сюда на июль-август, они иногда приглашали меня погостить, но то были короткие визиты, три-четыре дня, не больше. После того как девять лет назад мы с Айрис поженились, мы несколько раз навещали их вдвоем и однажды даже помогали Фанни и Бену красить дом. Родители Фанни купили недвижимость в эпоху Великой депрессии, когда такая ферма — сотня акров земли с прудом — стоила гроши. В просторном, хотя и обветшалом доме легко дышалось. У Гудменов, простых учителей из Нью-Йорка, денег не было даже на косметический ремонт, поэтому все эти годы здесь жили по-спартански: кровати с сеткой, железная печка, трещины на стенах и потолке, крашеные полы неопределенного цвета. Но сквозь этот упадок проглядывала былая основательность, и с первых же минут ты чувствовал себя уютно. Большой плюс этого дома, по крайней мере для меня, — его отдаленность. Он расположен на горушке, до ближайшей деревни четыре мили по узкой фунтовой дороге. Зимы в этих краях, надо полагать, суровые, но зато летом все утопает в зелени, распевают птицы и просторные дали радуют глаз цветами — оранжевой ястребинкой, красным клевером, крапчатой гвоздикой, желтыми лютиками. В тридцати метрах от большого дома стоит пристройка, где Сакс уединялся для работы. В этом флигеле три комнатки, кухонька и ванная. Лет двенадцать назад, зимой, пользуясь отсутствием хозяев, какие-то вандалы учинили во флигеле форменный разгром, от которого он так и не оправился. Водопровод сломан, электричества нет, линолеум ободран, — вот с чем я имею дело, пока пишу от руки свои заметки. В этой комнате, за этим зеленым столом Сакс проводил каждое лето, и именно здесь мы виделись в последний раз, когда он мне во всем признался и открыл свою ужасную тайну. Мне достаточно напрячь память, чтобы он возник передо мной как живой… я слышу его слова, могу к нему прикоснуться. То был тяжелый и долгий разговор до утра, в конце которого он взял с меня обещание, что его тайна останется в этих стенах. Так и выразился: это не должно выйти за пределы комнаты. Свое слово я держу. Пока не пришло время обнародовать эти записи, могу тешить себя мыслью, что не нарушил своего обещания.

* * *

В день, когда мы познакомились, валил снег. Прошло больше пятнадцати лет, а кажется, это было вчера. Многое забылось, но свою первую встречу с Саксом я помню во всех деталях.

Дело было в субботу, конец февраля — начало марта, в одном из баров в районе Вест-Виллидж, куда нас позвали на встречу с читателями. Имя Сакса тогда мне ни о чем не говорило, а женщина, которая меня пригласила, была немногословна: «Он пишет романы. Его первая книга вышла пару лет назад». Она позвонила мне в среду, за три дня до чтения, и в ее голосе звучала паника. Поэт Майкл Палмер, который был заявлен в программе, внезапно изменил свои планы, и она очень надеялась, что я его заменю. Просьба была не вполне корректная, но я ответил согласием. На тот момент я не мог похвастаться внушительным послужным списком — шесть-семь рассказов в скромных журналах да десяток статей и рецензий, вот, собственно, и всё, — и народ, мягко говоря, не выстраивался в очередь, чтобы послушать какой-нибудь мой опус. Я принял приглашение растерянной женщины и следующие два дня уже сам провел в состоянии, близком к панике, судорожно перебирая свой жалкий архив в поисках вещи, которую было бы не стыдно прочесть перед большой аудиторией. В пятницу я зашел в несколько книжных магазинов за романом Сакса — прежде чем знакомиться с писателем, не мешает ознакомиться с его творчеством, — но весь тираж был распродан.