Левиафан

Со мной произошло то великое чудо, о котором мечтает всякий человек – я испытал сатори или, как называли это блаженное состояние древние греки, катарсис. Сколько раз говорил мне Наставник, что сатори приходит, если уж приходит, само, без понуканий и предупреждений! Человек может быть праведником и мудрецом, просиживать в позе дзадзэн по многу часов в день, прочесть горы священных текстов, но так и умрет непросветленным, а какому-нибудь бездельнику, глупо и бессмысленно бредущему по жизни, оно вдруг явится во всем своем величественном сиянии и разом переменит все его никчемное существование! Я и есть тот самый бездельник. Мне повезло. В 27 лет я родился заново.

Озарение и очищение пришло ко мне не в момент духовной и физической концентрации, а в ту минуту, когда я был раздавлен, жалок и ничтожен, когда от меня осталась одна оболочка, как от лопнувшего воздушного шарика. Но лязгнуло глупое железо, инструмент моего преображения, и я вдруг с невыразимой остротой ощутил, что я – это не я, а… Нет, не так. Что я это не только я, но и бесчисленное множество других жизней. Что я – не какой-то там Гинтаро Аоно, третий сын старшего советника его светлости князя Симадзу, а малая, но от того не менее драгоценная частица Единого. Я есть во всем сущем, и все сущее есть во мне. Сколько раз я слышал эти слова, а понял, нет, прочувствовал их только 15 числа 4 месяца 11 года Мэйдзи, в городе Бомбее, на борту огромного европейского парохода. Поистине причудлива воля Всевышнего.

В чем же смысл интуитивно возникшего во мне трехстишья? Человек одинокий светлячок в бескрайнем мраке ночи. Свет его так слаб, что освещает лишь крошечный кусочек пространства, а вокруг лишь холод, тьма и страх. Но если отвести испуганный взгляд от находящейся внизу темной земли и посмотреть ввысь (всего-то и надо – повернуть голову!), то увидишь, что небо покрыто звездами. Они сияют ровным, ярким и вечным светом. Ты во тьме не один. Звезды – твои друзья, они помогут и не бросят в беде. А чуть позже ты понимаешь другое, не менее важное: светлячок – тоже звезда, такая же, как все остальные. Те, что в небе, тоже видят твой свет, и он помогает им вынести холод и мрак Вселенной.

Наверное, жизнь моя не изменится. Я буду такой же, как прежде, – и суетный, и вздорный, и подверженный страстям. Но в глубине моей души теперь всегда будет жить достоверное знание. Оно спасет и поддержит меня в трудную минуту. Я больше не мелкая лужа, которую может расплескать по земле сильный порыв ветра. Я – океан, и буря, прокатившись всесокрушающим цунами по моей поверхности, не затронет сокровенных моих глубин.

Когда я, наконец, все это понял и мой дух преисполнился радостью, я вспомнил о том, что величайшая из добродетелей – благодарность. Первая из звезд, чье сияние я разглядел в кромешной тьме, – это Фандорин-сан. Именно благодаря ему мне стало ясно, что я, Гинтаро Аоно, не безразличен Миру, что Великое Извне не бросит меня в беде.

Но как объяснить человеку другой культуры, что он навеки мой ондзин?

Такого слова в европейских языках нет. Сегодня я, набравшись смелости, заговорил с ним об этом, но, кажется, ничего путного из беседы не вышло.

Я поджидал Фандорина-сан на шлюпочной палубе, зная, что он придет туда со своими гирями ровно в восемь.

Когда он появился, затянутый в свое полосатое трико (надо будет сказать ему, что для физических упражнений лучше подходит не обтягивающая, а просторная одежда), я подошел и низко поклонился. «Что это с вами, мсье Аоно? – удивленно спросил он. – Почему вы согнулись и не разгибаетесь?» Разговаривать в такой поэе было невозможно, и потому я выпрямился, хотя, в подобной ситуации, конечно, следовало бы задержать поклон подольше. «Это я выражаю вам свою бесконечную благодарность», – сказал я, очень волнуясь.

«Да бросьте вы», – небрежно махнул он рукой. Этот жест мне очень понравился – тем самым Фандорин-сан хотел преуменьшить размер оказанного мне благодеяния и избавить своего должника от чрезмерного чувства благодарности. На его месте так же поступил бы любой японец благородного воспитания. Но эффект был обратным – мой дух преисполнился еще большей благодарности. Я сказал, что отныне в неоплатном долгу перед ним. «Ну уж и неоплатном, – пожал плечами он. – Просто хотелось осадить этого самодовольного индюка». (Индюк – это такая уродливая американская птица со смешной походкой, преисполненной сознания собственной важности; в переносном смысле – чванливый и глупый человек). Я вновь оценил деликатность собеседника, но мне обязательно нужно было втолковать ему, как многим я ему обязан. «Спасибо за то, что спасли мою никчемную жизнь, – снова поклонился я. – Втройне спасибо за то, что спасли мою честь. И бесконечное количество спасибо за то, что открыли мой третий глаз, которым я вижу то, чего не видел прежде». Фандорин-сан посмотрел (как мне показалось, с некоторым опасением) на мой лоб, словно ожидал, что там сейчас раскроется и подмигнет ему еще один глаз.