Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма

Степень вмешательства России в украинскую смуту зависит от степени безрассудства киевской власти. А оно, кажется, беспредельно. Еще в начале 90-х годов я писал о том, что историческая сверхзадача нашей страны — восстановление единства русского народа, разорванного на части катастрофой 91-го. Ах, как надо мной тогда потешались либералы, которые мечтают о маленькой России с той же нежностью, как педофил о школьнице! А ведь речь велась не о включении отторгнутых русских территорий в состав РФ. Речь шла о единстве хотя бы экономическом, культурном, языковом, что, кстати, и предполагали параграфы Беловежского соглашения, забытые сразу же после того, как протрезвели подписанты. За некоторыми исключениями лимитрофы, созданные на руинах СССР, установили у себя суровые этнократические режимы, направленные на вытеснение, притеснение или насильственную ассимиляцию русских. Ельцинское прозападное окружение, козыревский МИД это поощряли. Украинская государственная русофобия поднялась и окрепла на почти дармовом русском газе, который гнал по трубам «конституирующий чужой». Наверное, Черномырдина и направили послом в Киев — чтобы сам посмотрел на дело рук своих! Превратив русских в объект унижения, даже искоренения, некоторые лимитрофы сами вынудили Россию, отряхнувшуюся от слизи либерального пораженчества, занять более жесткую позицию. Немало постарался и Запад. Он все эти годы использовал русофобию на евразийском пространстве как минные галереи-подкопы, с помощью которых раньше взрывали стены сопротивляющейся крепости. Могла ли Россия в этой ситуации и дальше фуршетно улыбаться, когда «западные партнеры», говоря попросту, оборзели? Нет, конечно! И не потому что русские хотят войны, а потому что они ее не хотят. Когда-то нужно было объяснить друзьям-НАТОвчанам, что негоже воплощать геополитические фантазии с помощью «цветочно-фруктовых революций» и бомбежек, что разговаривать с нами как с побежденными недопустимо. Мы войну не проигрывали, нас просто сдали ненадлежащие правители, и с них еще История спросит.

Есть ли у страны ресурсы для такого объяснения с Западом? Не знаю, я не специалист… Однако первый же серьезный конфликт наших и западных интересов прояснил, что необходимо нам делать в военном, экономическом, финансовом, информационном и прочих направлениях, чтобы обеспечить реальный, а не сувенирный суверенитет России. Прояснилось и то, как с помощью внутреннего прозападного лобби нас много лет делали «страной-бензоколонкой». Конечно, в ответ на эту колкость улыбчивого Обамы можно назвать Америку «страной — печатным станком», что недалеко от правды. Но отшутившись, мы не отменим тех огромных задач, которые стоят перед нами после долгого существования в виде добровольного западного доминиона. Я нарочно сгущаю краски, но мы слишком долго смотрели на мир сквозь зеленый доллар. По размаху эти задачи сопоставимы с экстремальной индустриализацией накануне Второй мировой, а может, и еще грандиознее!

Но самое трудное тут не строительство новых заводов, проектирование новых ракет и спуск на воду новых авианосцев, хотя и без этого не обойтись. Самое трудное — это оздоровление и обновление нашей политической, экономической, культурной и медийной элиты, которую выговаривать слово «патриотизм» кремлевские логопеды выучили совсем недавно. Тут я не сгущаю… Когда шла трансляция знаменитой кремлевской речи Путина 18 марта, камера выхватила лицо одного крупного чиновника. В его глазах была глухая тоска рекрута, отправляемого на войну с обожаемой им страной. А ведь Путин призывал не к войне, наоборот, к миру, здравому смыслу, деликатно напоминая об исконных интересах России.

Что же ты головушкой поник, слуга народа?

2014

Мыши и теплоходы

На Российском литературном собрании не удалось сказать о многом. Например, о российском постмодернизме, не совпавшем с национальными историческими смыслами и оставшемся игрой седомудрых тинейджеров. Или — о новых реалистах, вообразивших, будто фекальная масса, вогнанная в текст под большим давлением, делается алмазной прозой. Не делается. Можно было бы поговорить о современной поэзии, которая пренебрегла предостережением Николая Заболоцкого и превратилась-таки «в бормотанье сверчка и ребёнка», поэтому нечего удивляться, что стихи теперь не собирают ни залов, ни тиражей. О центонном зубоскальстве, продолжающем традиции «агиток Бедного Демьяна», и говорить нечего: не та материя — бумазея. Надо бы вспомнить и о критике, которая давным-давно променяла осторожное советское правдолюбие на сытую цепную жизнь в подворотнях премиальных фондов и окололитературного глянца. У нынешних критиков даже лица стали какие-то уклончивые…