Левитан

Здесь заскрежетал в двери ключ, легко звякнула связка ключей, дверь в камеру резко отворилась, итальянка сбежала и никогда больше не вернулась, — разнообразие притягивает — приходили другие — одинокими ночами без сна. Через строй решетчатых дверей! Новый надзиратель. Дверь. Кабинет: большое пространство с широким и длинным столом, за которым сидел молодой лейтенант с выразительными глазами, следователь, два здоровых шкафа, изразцовая печь, паркет на полу. Надзиратель ушел. Следователь движением руки указал мне место на стуле напротив себя. Перед ним лежали несколько папок и куча бумаг. Начали мы с жизнеописания от Авраама. Он писал, а я отвечал. И кто знает, какой на самом деле была его жизнь! Между делом мы еще разговаривали. Он хотел узнать меня. Выписал мне даже сигарет. А я удивлялся его спокойной вежливости. Он, скорее всего, удивлялся моей простоте — вопреки репутации, которой я пользовался. Вообще этот человек питал ко мне некую сдержанную симпатию — так иногда я чувствовал, — хотя был несчастным орудием в руках очень враждебных богов и в результате составил обвинение, абсолютно соответствовавшее их вкусам: раздутое, ложное и без единого свидетеля, но достаточное для смертного приговора. Но тогда мне и не снилось, куда все это выведет, и меньше всего то — что на суд, на разбирательство, после начала коего публика должна будет покинуть зал. Когда мы вдвоем как-то добрались до гимназии, он позвонил, и меня отвели назад в камеру. Результатом стало обещание десяти сигарет ежедневно, маленький кусочек карандашного грифеля, который я стащил со стола, немного бумаги для туалетных целей и несколько заявлений, заставивших меня поразмыслить.

Дело в том, что я понял: я не ошибался последние месяцы, чувствуя костями, как кто-то меня преследует. Они думали, что я попытаюсь сбежать за границу. Зачем? Так, чтобы я не заметил, они фотографировали меня в кафе. Они знали точно, с кем я общаюсь. Хотя я никогда этого и не скрывал. У них была моя фотография с бородой, которой несколько месяцев назад я на некоторое время позволил отрасти. Следователь очень сердился на «старых партизан». Я еще удивлюсь тому, кто мне составит компанию в этих стенах! К моему изумлению, он упомянул одного известного певца революции и одного известного народного героя. Здесь он даже страшно рассердился. Ударил кулаком по столу и воскликнул: «Их мы тоже укротим!» Все это для меня, политического болвана, абсолютно непонятно. Я хорошо знал этих людей. Никто из них не склонялся к сталинизму. И что это за «охота на ведьм»? Я поймал себя на том, что погруженный в мысли хожу туда-сюда по камере — а ведь этого они и хотели. Следовательно, мне нельзя этого делать! Робинзон, позови кого-нибудь для компании! Но не Пятницу, как мы уже сказали. А что, если Соню? Но я был отравлен еще и другими размышлениями. Я никогда не вспоминал своей юности, на этот раз я был должен, да еще в словах, а не в картинках! В угловатых словах без смысла. Был… жил… ходил в школу… одноклассниками были следующие… богатая квартира родителей была… касательно религии так-то и так-то… отношения с одноклассниками… особые интересы… Ага. Во время обыска они нашли какие-нибудь тетрадочки, сшитые иглой и ниткой, исписанные большими буквами, где буква S была повернута в другую сторону, как вопрос. Я рассказал следователю, перед которым лежали эти мои синие, желтоватые и серые книжечки, что я собирался быть писателем прежде, чем пошел в школу. Кухарка научила меня писать большие буквы, и потом я издавал книги, например о войне между зайчиками и курами, об одном короле, бежавшем из плена, и стихи о том, что петушок поет кукареку, а конь и-го-го, скоро буду далеко, и подобные вещи. На каждой книжечке на лицевой стороне было написано: «Сочинил Якоб Левитан» и «Книжечка номер такой-то».