Левитан

Бабкина интереснее. В нее был влюблен Чайковский. Она бы за него охотно пошла замуж, да он прозевал на ней жениться. Марии Владимировне в двадцать лет пришлось быть падчерицей знаменитой артистки Шиловской. Падчерица молода, красавица. Дом у Бегичева открытый для театральной и музыкальной Москвы. Все знаменитости запросто. Около молодой хозяйки не пройдешь. А около хозяйки, раза в два с половиной постарше, почти никого. Падчерице житья не стало. Однажды за званым обедом Мария Владимировна, обиженная мачехой, разрыдалась. Встала из-за стола и ушла к себе. За девушкой кинулся один из гостей -- Киселев -- и сделал ей предложение. Она его приняла. Следом за Киселевым ворвался в комнату Чайковский тоже с предложением. Отказала. Киселев веселый, светский муж. Земский начальник в Воскресенском районе. Племянник русского посла в Париже графа Киселева. Итак, ты на этих днях отправишься в окрестности Бабкина и снимешь там себе дворец. Помни, что кроме художественного багажа, ты должен захватить с собой удочки: будем удить окуней и плотву.

Левитан поселился в деревне Максимовке, выбрав самую нищую и дешевую избу горшечника Василия, горького пьяницы. Жена его Пелагея вечно ходила брюхатой, и летнее жилье художника переполняла стая ребятишек в восемь душ, одни девочки, худенькие, полуголодные. Пелагея звала жильца вместо Исаак --Тесак, и они подружились даже. Левитан большую часть дня проводил на этюдах в окрестностях Бабкина, встречался с Чеховыми, застревал у них до ночной поры и возвращался в свое горшечное заведение, как шутил Антон Павлович, часто под утро. Левитан был неизменным и непременным участником всех деревенских увеселений Чеховых и Киселевых. До его прихода в Бабкино их не начинали.

Вдруг Исаак Ильич пропал. Прошло несколько дней. Он не появлялся. Чеховы знали, каким пламенным и неудержимым охотником был Левитан, и отсутствие его объясняли просто -- стояла дождливая погода, и художник увлекся охотой.

-- Тем более понятно, почему он охотится, -- сказал Николай, ---в дождь работать не может, значит, бездельничает с ружьем и обучает собаку следующим действиям арифметики.

Один Антон Павлович встревожился.

-- Так ли? -- хмуро проворчал он. -- Может быть, с беднягой опять творится что-либо неладное. Стрелок он ярый, но у него бывает какой-то психоз... Не наделал бы чего над собой... Взяли мы его сюда прогуливать да и забыли осторожность...

Антон Павлович подошел к окну и уныло стал смотреть на улицу. Лил дождь. Красивых бабкинских рощ на пригорках не было видно. Все застилал серый, противный, надоедливый ливень. Чеховы скучали во флигеле, Киселевы куда-то уехали, и дачники остались одни.

-- Пойдемте к Левитану, -- неожиданно сказал Антон Павлович, улыбаясь. -- Не могу провести ни одного вечера без развлечений. Эти Киселевы приучили меня к феноменальному легкомыслию.

Вышли в больших сапогах, с фонарем, жалко светившим на два шага вперед. Шаткие лавы через Истру, измокшие, ветхие, скользили. Антон Павлович едва не свалился в реку. Перед Максимовкой было топкое болото, дремучий Дарагановский лес. Трудно пробирались вперед, озябшие, усталые. В черноте беспросветной ночи Максимовка словно не приближалась к ним, а отступала дальше, не дойдешь до нее. До сих пор в Максимовке не бывали. Темную избу горшечника долго отыскивали, пока под ногами не захрустели битые черепки --след гончарни.

-- Я думаю, ничего особенного не случилось, -- сказал повеселевший Антон Павлович, -- дрыхнет наш Левитан, усталый от охоты. В деревне не заметно никаких дурных признаков. Давайте огорошим художника неожиданностью. Идем прямо. Не стучите, не окликайте. Не войдем, а вломимся в избу.

Так и сделали. На спящего Левитана навели фонарь. Исаак Ильич, перепуганный, вскочил, выхватил из-под подушки револьвер я направил на нежданных гостей. Он держал его в дрожащей руке, и револьвер сильно качало. Чеховы хохотали. Левитан жмурился от света и ничего ясно не видел перед собой.

-- Черт знает, что такое! Какие дураки! Таких еще свет не производил! -- произнес Левитан, опомнясь, и тяжело вздохнул. -- Игрушки плохие! Я уж хотел стрелять...

Он стоял на коленях на своем соломенном ложе; солома хрустела, черную избу тускло освещал фонарь с закапанными крупным дождем стеклянными створками.

Пелагея услышала шум в избе и втиснула в нее огромный острый живот свой, точно у нее под платьем была сахарная голова. Пелагея внесла ярко горящую лучину.

-- Все благополучно, Пелагея, -- сказал приветливо Левитан. -- Это мои друзья. Хотите, поставим самовар? -- обратился он к Чеховым.

-- Ты бы лучше на печке нас посушил, -- ответил Антон Павлович, -- мы хуже водолазов. Вставай, пойдем к нам. Мы теперь, как библейские старцы опытные, знаем хорошо обратную дорогу и вмиг тебя доставим в Бабкино, у нас и поспишь после обильного ужина и винного возлияния.

Левитан колебался. Пелагея бывала в Бабкине у Антона Павловича. В деревнях прослышали, что он доктор, и повалили к нему со всякими болезнями. Чехов никому не отказывал в помощи. Пелагея подошла близко к Антону Павловичу и шепнула ему: