Левитан

Вскоре Исаак Ильич пришел к приходскому священнику, прося разрешения сделать этюд церквушки снаружи и внутри. Ржавый замок давно не отпирали. На другой день Левитан явился с пузырьком подсолнечного масла. Священник, посмеиваясь, экономно покапал в замочную скважину, на дужку, и сказал:

-- Помазание елеем... Ваше рвение да будет угодно Флору и Лавру, во имя коих созидался сей храм...

Но все-таки пришлось звать слесаря. Замок загремел и развалился, как сломанный крендель. Только с приходом мастера Исаак Ильич вступил внутрь помещения. Здесь, как и снаружи, на всем, сверху донизу, словно мелкая сизая шерстка, был мох, плесень; почернелые образа с еле проступающими ликами. Пауки покрыли своими искусными серыми вуалями; кое-где стоял кривой древний подсвечник, резной, крашеный, в каплях воска. Левитан втянул какой-то особый запах, смешанный с сыростью, точно древний ароматный ладан не рассеялся через столетия, впитался в дряхлые стены и запоздало благоухал.

Исаака Ильича оставили одного. Он стал писать, волнуясь, представляя себе отдаленных временем людей, когда-то заполнявших церквушку. Софья Петровна пришла позже. Ее охватило желание оживить этот старый некрополь, зажечь в нем огни, накурить ладаном. Левитан увлекся. Он понимал, как

художник, всю декоративную прелесть совершаемого обряда в такой древней руине.

Священник сначала не соглашался служить в опасном месте. Художники настаивали. Наконец он позвал дьячка. Старики служили обедню для двух любопытных людей. Было все по порядку. На старой звоннице сторож зазвонил в маленький древний колокол.

Под карнизами спокойно жили голуби. Небывалый звон вспугнул их. С шумом и резким треском крылышек взвились выше единственной главки на церквушке и стали кружиться вокруг нее. Священник и дьячок, оба дряхлые, желтые, с чахлыми голосами, всем своим видом подходили к общему запустению. Батюшка не пожалел ладана для заказной обедни. Густыми, завивающимися облачками плыл дым из кадила, словно в нем жгли бересту. Огарки полупудовых свечей чадили в нескольких подсвечниках. Заказчики просили, чтобы риза на священнике была самая древняя, какую только можно достать в Плесе. Священник перерыл всю свою ризницу, нашли ризу столетней давности, из золотой, потускневшей парчи.

Уже в самом начале обедни, при первых возгласах, Левитан заволновался. Софья Петровна заметила на глазах его слезы. Вдруг он наклонился к ней и стал расспрашивать, как и куда ставят свечи. Батюшка и дьячок служили, косясь на удивительного богомольца, который ни разу не перекрестился, но бродил у иконостаса с пучком свечей и ко всем образам ставил их. Щеки Левитана заалелись. Он конфузился улыбающейся Софьи Петровны и старался смотреть мимо нее.

В узенькие окна наискось светило солнце. Пять золотых мечей рассекали небольшое просгранство и упирались в широкие седые половицы пола, неровно струганные топором. Между солнечными полосами оставались сумерки, заполненные голубоватым качающимся ладаном.

Звон со старой звонницы слушали не одни заказчики. Он растревожил сердца трех старух, почти таких же древних, как черные иконы в иконостасе. Старухи пришли в старинных темных сарафанах, в черных платках, встали в углу в ряд. Левитан подумал, что где-то таких старух он видал. Художник вспомнил своего товарища М. В. Нестерова. Да это на его картинах такими изображались люди древней Руси. После обедни Исаак Ильич подошел к богомолкам. Они рассказали, что лет пятьдесят тому назад венчались в этой церквушке.

Левитан окончил этюды, церковь заперли большим крепким замком, голуби снова спокойно заворковали на карнизах. После Левитана каждый художник, посещавший Плес, непременно писал эту церквушку. Было в ней что-то притягательное, поэтическое, создаваемое прекрасным расположением памятника старины, красивой и оригинальной его архитектурой.

В сложной душе Левитана уживалось несоединимо ясное, пушкинское, реальное представление о мире и, одновременно, таинственное, мистическое. Он не раз стоял где-нибудь в глухой деревенской церквушке за вечерней службой, его знобило, он находил какую-то для себя особую прелесть в этом безмолвном забытьи. Однажды в Троицын день в соборе Плеса во время исполнения обряда благословения цветов Левитан прошептал Кувшинниковой:

-- Послушайте... Ведь это же удивительно... Как хорошо...

По просьбе Левитана Софья Петровна иногда читала ему псалтырь или евангелие.