Радд подтверждает то, что Ротмэн и Лихтер проанализировали в своей психоистории евреев среди Новых левых; то, что это явление обеспечило этим евреям средство доказательства своей мужественности в бунте против властной матери еврейской семьи. Ротмэн и Лихтер, опираясь на результаты тестов еврейских и нееврейских «радикалов» и «консерваторов», заявляют, что «в общем и целом еврейские радикалы были выходцами из семей, в которых мать воспринималась как властная фигура, тогда как отец отходил на задний план. Нееврейские радикалы, в отличие от этого, рассматривали обоих родителей как соразмерно назойливых». Неудивительно, что с внезапным подъемом феминизма среди Новых левых это вызвало еще один кризис для неуверенных молодых людей, пытавшихся доказать свою мужественность. Они должны были снова начать целый процесс мучительной самопереоценки, на сей раз с дополнительным бременем вины за то, что родились мужчинами, и в силу самого этого факта, получали выгоду за столетия патриархата.
Радд, все еще страдая несколько десятилетий спустя, оценивал психотерапевтическую ценность агрессии Новых левых, когда писал:
«Я по сути вовсе не жестокий человек. Всю свою жизнь я боялся драк и контактных видов спорта. Я всегда убегал от драк на школьном дворе… В те предфеминистские дни для нас имело смысл то, что колонизированные и оскорбленные вернут себе свою мужественность посредством насилия».
Здесь мы видим стереотипного «занудного» еврейского ребенка, которого запугивают в школе, трусливого, и, наконец, ставшего в юности способным доказать, что он «мужчина», выражая агрессию в рядах беснующихся банд Новых левых. С идеологией Новых левых, идентифицирующих себя с коммунистическими теоретиками и диктаторами Третьего мира, такими как Хо Ши Мин, Мао Цзэдун и Че Гевара, которые все управляли режимами, где человек, подобный Марку Радду и др., возможно, не продержался бы и пяти минут, «оскорбленный» мог соткать вокруг себя героическую фантазию о том, что был одним целым с «колонизированным». Идентифицируя себя с насильственными доктринами и тиранией, запуганный слабак мог опосредовано показать свою мужественность.
Эта безопасность через группу проявляется как бравада в таких действиях толпы, для которых отдельный человек обычно чувствовал бы себя слишком неподходящим, чтобы предпринять их в одиночку. ФБР в то время отмечало, что Хайден «был одним из немногих лидеров демонстрантов, которые действительно принимали участие в уличных боях… [и], казалось, был одним из немногих [в руководстве Новых левых], кто не отказывался от фактического участия в беспорядках, или не боялся этого…»
Эту трусость можно и сегодня легко заметить в действиях банд нынешних левых. Поскольку трусость и безнравственность новичка Новых левых подкреплены социопатическими доктринами левых, не существует никакого морального раскаяния за трусливое использование насилия. Эта трусость толпы была правилом со дней Французской революции. Галантное поведение, бой по правилам, и честная игра игнорируются как «буржуазная этика».
Что касается Марка Радда, то он вспоминает, что искал свою мужественность, идентифицируя с Че Геварой. Идентификация с чьей-либо личностью — это механизм защиты, дающий компенсацию за чувства неадекватности. Новые левые, такие как Радд, могли чувствовать себя бойцами, идентифицируя себя с революционными доктринами насилия и революционными фигурами, такими как Че. Несколько десятилетий спустя Радд так размышлял о своих фантазиях стать американским Че:
«В 1989 году я посетил в феминистском книжном магазине в Альбукерке лекцию писательницы Робин Морган. За пятнадцать лет до этого, в 1974 году, Морган подстроила выдачу Джейн Олперт ФБР моей бывшей жены и меня самого. Я подпрыгнул со стула, когда я добрался до Че. Морган попала в точку проблемы и пригвоздила этим меня лично, с моим желанием походить на Че. Моя карьера как гевариста внезапно получила смысл: молодой человек, который стремится самоутвердиться посредством насилия, по подобию патриархального героя. Это не то, что подразумевают люди под освобождением самих себя, с прогрессом свободы и демократии».