Левые психопаты. От якобинцев до движения «Оккупай» (ЛП)

Юм, смертельно обиженный, обратился к Джону Дэвенпорту, который стал богатым покровителем Руссо в Англии, ссылаясь на «чудовищную неблагодарность, свирепость, и безумство этого человека». Юм, как и многие другие, очень быстро обнаружил, что знаменитый мыслитель был сумасшедшим, и писал: «Он явно просто безумен, после того, как долгое время был несколько ненормальным».

Руссо видел в своих друзьях людей, которые стремились управлять его жизнью и устраивали заговоры против него, вспоминая:

«…Все же эта дружба была для меня более мучительной, чем приятной, из-за их упрямой настойчивости и даже их аффектации, в противопоставлении моему вкусу, склонностям и образу жизни; и это до такой степени, что в тот момент, когда я, казалось, желал чего-то, что интересовало только меня, и не полагался на них, они немедленно объединяли свои усилия, чтобы заставить меня отказаться от этого. Это длительное желание управлять мной во всех моих пожеланиях, тем более несправедливое, поскольку я не столько стремился познакомиться с ними, стало столь безжалостно репрессивным, что я никогда не получал ни одного из их писем, не чувствуя определенного ужаса, когда я раскрывал их, и который был более чем оправдан их содержанием».

Руссо жаловался, он так никогда и не нашел «настоящего друга», несмотря на то, что «сердце его полностью состояло из любви». Он не мог понять своего затруднительного положения. И при этом он не мог также понять, почему он не преуспел в том, чтобы удовлетворительно выразить те «замечательные способности», с которыми он родился, «которые заставили меня считать себя страдающим от несправедливости, что было некоторой компенсацией, и заставило меня проливать слезы, которым я с удовольствием позволял течь».

Руссо видел себя жертвой, начиная со своего зачатия в материнском лоне. В своей автобиографии он склонен видеть своего отца как сердитого на него из-за смерти его матери спустя неделю после его рождения. Руссо проецировал свое собственное чувство вины на своего отца и интерпретировал это как негодование его отца, но судя по тому, что можно прочитать в «Признаниях» Руссо, его отец был полон только любви и открытой нежности к своему сыну. Руссо, однако, был вынужден интерпретировать это по-другому, чтобы расценить это как начало иллюзорной виктимизации, которую он распространял до конца жизни, самолично саботируя все свои отношения с друзьями и сторонниками.

Эдмунд Бёрк, который взял интервью у Руссо, когда тот приехал в Англию, полагал, что основной его особенностью было «тщеславие». Действительно, уже в первых фразах его автобиографии Руссо заявляет о своей экстраординарной личности, стоящей выше и вне всех других смертных:

«Я приступил к делу, которое беспрецедентно, у воплощения которого не будет никакого имитатора. Я хочу представить своим товарищам-смертным человека во всей целостности природы; и этим человеком должен быть я.

Я знаю мое сердце, и изучил род людской; я сделан не так, как кто-то другой, с кем я познакомился, возможно, не так как кто-то другой из живущих; если я и не лучше, то, по крайней мере, я могу утверждать о своей оригинальности, и поступила ли Природа мудро, сломав ту форму, в которой она отлила меня, можно определить, лишь прочитав этот труд.

Когда же зазвучит последняя труба, я предстану перед верховным судьей с этой книгой в руке, и громко объявлю: вот так я поступал; вот такие были мои мысли; таков был я».

О своем рождении Руссо пишет, что «мое рождение стоило моей матери ее жизни, и было первым из моих несчастий», и его отец оставался «с тех пор безутешным».