Левый берег Стикса

Над рекой и парками воздух был чище, там город с наслаждением втягивал в себя свежую кислородную струю, пахнувшую цветущими каштанами, речной водой и цветом акации. Светились в ночи редкие фонари на мостах, перечеркивающих Днепр дрожащими пунктирами. И издалека, особенно если подъезжать со стороны Харькова, город светился, как и многие западные города — ярко и празднично, создавая иллюзию благополучия.

Но только издалека. Вблизи город мерк, фонари светились только по одной стороне улиц, и то, через два на третий. Бросали блеклые пятна света на асфальт круглосуточные лотки. Возле казино, ресторанов и ночных клубов свет разгорался празднично и ярко. У тротуаров теснились дорогие машины, двери заведений подпирали массивные фигуры парней из «секьюрити» и бойцов «Беркута», зарабатывающих дополнительную копеечку.

Богатые испытывали фортуну. Проститутки томились в барах, ожидая клиентов. Играли ансамбли в прокуренных ресторанных залах, где подпитым клиентам, под шумок, подавали «паленое» спиртное. И седые «лабухи», в плохо сшитых фраках, играли джаз в заведениях по приличней, где народ состоял наполовину из бывших интеллигентов, а только на вторую половину из бандитов и ментов.

Народ гулял и, в общем-то, было весело в майский вечер года 1997-го.

По-своему весело было и обитателям центра, и жителям рабочих кварталов и окраин. И влюбленные, несмотря ни на что, все же бродили по бульварам, оккупируя облезлые скамейки. И в укромных уголках парков, также как и чинном социалистическом прошлом, звучали вздохи и поцелуи. Потому, что была весна.

Правда, были и люди, которые, несмотря на поздний час, трудились, не покладая рук. Или просто — не спали. Это были не только рабочие ночных смен, истекающие потом в сталеплавильных цехах, не только таксисты, водители «скорых», проститутки, бандиты и обслуга ночных заведений.

Не спал на дежурстве доктор Лымарь, балагурящий с сестричками на приемном покое. Не спал пилот Сергей Иванович, пропивающий свой гонорар с друзьями и коллегами по ремеслу, и, в сотый раз, рассказывающий о своих приключениях на Варшавке.

Не спали трое заработавшихся до поздней ночи оперативника из ОБЭПа, которые беззлобно, легко и с видимым удовольствием били по печени и по почкам упертого клерка из кредитного отдела «СВ Банка», отловленного накануне вечером на даче, где он отсиживался. Клерк, естественно, тоже не спал. Он, действительно, не знал почти ничего, но на процесс дознания это не влияло — били его старательно, чтобы к утру, пару раз помочившись под себя кровью, он рассказал то, что нужно.

Не спал и Виталий, подперев тяжелую голову кулаком, и неотрывно глядя на опустевшую литровую бутылку из-под водки. Напротив него не спал Роман. Они чувствовали себя осиротевшими. И, по большому счету, так и было.

Не спали, играли в карты, пили вонючий спирт, закусывая домашним салом и целлофановой колбасой, санитары в морге.

Там, в холодильной, на ободранных носилках, лежали рядом, накрытые серыми рваными простынями, голые, распухшие от воды до неузнаваемости, тела Андрюши Тоцкого, Саши Миронова, майора Зуйко и, фальшивого, как дешевая страза, старлея Фролова.

Не спали родители Дианы Красновой, не спала мама Андрея Тоцкого и родители Александра Миронова. И мамы Зуйко и Фролова — тоже не спали. Не только по хорошим людям плачут мамы. Они, как ни странно, рожают и подлецов, и любят их точно так же, как все мамы — всепрощающей, слепой любовью.

Не спала госпожа Марусич, сидя в пустой, огромной гостиной киевской квартиры, за стаканом коньяка. Рядом с ней лежала трубка телефона, пепельница была полна окурков, а сын все не звонил и не звонил.

Не спала и молодая, беременная жена Олега Лукьяненко — она еще не знала, что стала вдовой несколько дней назад и надеялась, что муж с минуту на минуту позвонит в двери. Не только мамы любят подлецов, и тут тоже ничего не поделаешь.

Не могли уснуть в душных переполненных камерах и десятки свежеиспеченных арестованных по делу «СВ банка». Первые дни в тюрьме люди, вообще, плохо спят. Горящая сутки напролет лампочка под потолком, воздух, переполненный запахами тел, подпортившейся еды и людских испражнений, и страх за свою судьбу — неважное снотворное. Кое-кто из них выйдет через месяц, кто-то через год, а кто-то останется на несколько лет — уж кому как повезет. И кто сколько заплатит за свое избавление.

Множество людей не смыкали глаз этой ночью, но люди — людьми, а город спал, ворочаясь, постанывая и похрапывая, пуская газы, как больной, в тяжелом мраке больничной палаты. Сон лечит. Когда-нибудь, пусть очень не скоро, город уснет, чтобы на утро проснутся здоровым. Просто надо вовремя закрыть глаза, когда начинается ночь.

— Папа, — сказал Марк в полголоса, опускаясь в шезлонг рядом с Красновым, — ты не спишь?

— Нет, — отозвался Костя, и, нащупав на подлокотнике теплую руку сына, осторожно сжал ее. — Не могу уснуть. А ты, почему встал, сынок?

— Мне плохо, папа, — сказал Марк тихонько. — Мне очень плохо. Плохие сны. Я даже кричал несколько раз и от этого просыпался.