Левый берег Стикса

— Между прочим, дельный совет, — сказал Лукьяненко. — Злить меня не надо. Не то у вас сейчас положение, что бы меня раздражать. Сидеть вам надо тише воды и ниже травы. Вы женщина видная, хоть и не первой свежести. Вполне привлекательная. Ребята, которых вы головорезами обозвали — нервные, молодые, горячие. Работой на вашего мужа измученные. Плюс классовая ненависть. Забавная может картинка получиться, Диана Сергеевна, вы не находите? Многовато для вас одной будет.

— Ах, да… — сказала Диана. — Действительно. Примите нижайшие извинения, Олег Трофимович.

Но бровь не опустила.

— Да что вы, что вы… — в тон ей подхватил Лукьяненко. — Не стоит извинений.

Они смотрели друг другу в глаза. Они смотрели друг другу в глаза. Диана знала наверняка, что его слова — не пустая угроза. Но отвести взгляд, дать этому человеку одержать верх над собой, особенно, после того, как он деловито, почти без эмоций, избил её, было невозможно.

Прекрасно осознавая, что она, наверное, делает самую большую глупость в своей жизни, она уперлась взглядом в его недобро прищуренные глаза. И делала это она не из безумной отваги, не из безрассудства или страстного желания победить в этой игре в гляделки. Что-то на уровне инстинкта подсказывало ей, что, как в единоборстве с хищником — нужно не отвести глаза. Главное не дать Лукьяненко сломать её на уровне словесных угроз, но и не спровоцировать его на физическое действие. Не нарушая равновесия, заставить его почувствовать в ней, в женщине, в существе, по его мнению, несомненно, низшего порядка, противника. Пусть и неравного ему по силе, но способного серьёзно оцарапать, ежели дело дойдет до драки.

Он мнит себя стратегом, а, значит, предпочтет начать действовать только тогда, когда это требует его план. Не ранее. Сломаться, показать слабость — это развязать ему руки прямо сейчас. А она хорошо представляла теперь, что может сделать этот человек с развязанными руками.

За ее спиной тяжело, с присвистом дышал Гельфер. Время не текло, тянулось. Эта молчаливая дуэль должна была чем-то закончиться.

И тут зазвонил телефон.

Дитер настоял на том, чтобы разговор записывался. Пришедшие техники за минуту подключили Костину трубку к нехитрому устройству, и только после этого Краснов набрал номер Лукьяненко.

— Слушаю.

— Это хорошо, что слушаешь, — сказал Краснов. — Я сделал то, что ты хотел.

— Вот и молодец, — весело, с издевательской интонацией отозвался Лукьяненко. — Приятно иметь дело с благоразумным человеком. А мы тут с твоей женой беседуем. И дружком твоим закадычным. Гельфер его фамилия. Помнишь такого?

— Арт-то тебе зачем?

— Считай, что я коллекционер. Хобби у меня такое.

— У тебя, Олег, опасное хобби. Ты коллекционируешь близких мне людей.

— Ну, конечно, спичечные этикетки собирать безопаснее. Но, ты же знаешь, я не сильно пугливый.

— Да, ты у нас бесстрашный. С женщинами и детьми.

— Ага. И с толстяками.

— Ты свою часть договора исполнять думаешь?

— Ты о чем, Краснов?

— Дурака не валяй, Лукьяненко. Диану с детьми отпусти.

— А жидёнка твоего? Тоже отпустить?

— Артур тебе зачем?

— Не для любви, Костя, не для любви.… Только по делу. Ты не волнуйся, родной. Денежка дойдет — и всех отпустим. Как вольных птиц. Мне твой выводок и этот кусок жира — без надобности. Это ты правильно подметил. Ты мне завтра, с утреца, звякни.

— Мы же с тобой договаривались, что ты их отпустишь!

— Так я ж и не отказываюсь. Как денежку увижу, так и сразу отпущу. Кстати, Краснов, ты сюда не приезжай пока, не надо. Посиди в Берлине, отдохни. Не метушись. Тут все нормально, все здоровы.

— Ты не ёрничай, Лукьяненко. — Сказал Костя, с трудом сдерживаясь. — Дай трубку Диане Сергеевне.

— Да помилуй Бог, родной! Разве ж я ёрничаю? Как бы я посмел с шефом да ёрничать. Трубку я дам, только не Диане Сергеевне, а дружку твоему. Диана Сергеевна в прошлый раз на каком-то неизвестном языке с тобой говорить пыталась. А мы люди простые. Мы всяким там языкам не обучены. Так что Артурчику трубку дам. А ей, уж извини, родной, не дам. Нахера мне этот геморрой с вашими переговорчиками. У него спросишь, что надо. Ты не пугайся, он тут у нас чуть шепелявить стал, но говорить еще может.

Краснова чуть не перекосило от острого чувства бессилия и ненависти. Дитер, который внимательно слушал разговор, одев наушники, наверное, увидел, как изменилось его лицо, и отрицательно покачал головой.

Впрочем, Краснов и сам понимал, что срываться не время.

— Артур, — сказал он в трубку, услышав в наушнике тяжелое дыхание Гельфера. — Арт, ты как?

— Будет лучше, Костя.

Голос его звучал совершенно по-другому. Совершенно незнакомый, чужой голос. Только интонации были гельферовские и напевное произношение фраз. Только Артур всегда говорил так, как будто бы поет — меняя высоту тона от начала к концу фразы.

— Как ты там оказался? Ты же был в Москве.

— Доставили. В багажнике.

— Они везли тебя в багажнике?

— Прямо с Таганки. — Сказал Артур. — Сходил в театр, называется.

Слышно было, как рассмеялся Лукьяненко.

— Что они от тебя хотят?

— Хотят, чтобы я отслеживал корсчета и списание с них. Ты должен перевести деньги?