Лезвие бритвы (илл.: Н.Гришин)

— Да, да. Но это еще не последняя инстанция. Найдем для вас хорошее дело. Сейчас пригласим нашего консультанта, профессора Медведева — может быть, знаете?

— Слыхал…

— Здравствуйте, доцент Гирин, — приветствовал его маленький подвижный профессор, по виду никак не соответствовавший своей фамилии.

— Какой же я доцент, никогда не преподавал, только в госпитале!

— Все равно, раз вы кандидат медицинских наук. Извините, я уж привык табель о рангах в науке свято соблюдать. Обижаются люди, ежели назовешь не так. Ну, не будем терять времени. Вы, как и я, невропатолог, а с вашими статьями по психофизиологии я знаком. Наверное, и сейчас о том же мечтаете?

— После войны еще больше. Но…

— Теперь не те времена.

— Как бы не так! Инерция велика. Вот и за мной хвост какой-то тянется, как сказал мне Рябушкин. Откуда он знает? Я, конечно, рассказывал о своей практике товарищам по работе. Видимо, кто-то нашел нужным написать вам сюда. Еще Лев Толстой упрекал русскую интеллигенцию в «неистребимой склонности писать доносы» — его собственная формулировка.

— Положим, вы это слишком! — в один голос воскликнули оба собеседника. — Ведь знать людей-то надо.

— Только по делам, а не по хвостам. Мы не крокодилы, у тех, наверное, в почете тот, у которого хвост длиннее. Разрешите мне рассказать вам одну короткую историю. Можно? — И на согласный кивок начальника кадров Гирин продолжал: — Вы знаете, что еще в прошлом столетии ученые-археологи в Египте раскапывали Тель-эль-Амарну — развалины столицы фараона Эхнатона. Особенного фараона, реформатора религии и общественной жизни. Нашли громадный архив папирусов или чего еще там, на чем писали в те времена, всего несколько тысяч документов, книг, записей — целую библиотеку дворца фараона. Ученые набросились на нее, как коршуны, — библиотека за полторы тысячи лет до нашей эры, да еще в эпоху реформ! Нашелся ключ ко всей истории, науке, религии Древнего Египта. Кропотливая расшифровка иероглифов продолжалась до двадцатых годов нашего века. И что же? Никаких данных о науке, жизни, даже религии. Тысячи кляуз! Не ручаюсь, точно ли помню, но примерно так — шестьдесят процентов доносов, сорок процентов униженных просьб пожаловать, что тогда жаловали холуям — землю, дачу, рабов, не знаю уж что. Это было три с половиной тысячи лет назад! А сейчас, да еще в, первом социалистическом государстве мира, надо, чтобы даже памяти о таком не осталось. Прежде всего надо покончить с этим хвостом старого мира.

— Хорош! — кивнул на него Медведев. — Ежели всегда вы так задиристы с коллегами, то и неудивительно. Еще не то напишут!

— Важно не то, что напишут, важно, чтобы…

— Ладно, понятно. Но вы все-таки расскажите, что это был за случай. — Гирин начал без воодушевления:

— До войны, когда я работал в Вологодской областной больнице… — А в памяти уже возникли все подробности его неудачи.

…Побывав на консультации в районе, он на обратном пути заночевал в небольшой деревне на областном тракте. Около часу ночи его разбудили двое детей из соседней деревни, прибежавших сюда в надежде на помощь проезжающих.

— Отец заболел, слышь-ко, сильно-т как, муценье глядеть, — объясняла запыхавшаяся белобрысая девчонка, в то время как мальчик лет двенадцати, ее брат, исподлобья и с детской надеждой смотрел на сонного Гирина.

Из расспросов выяснилось, что вечером у отца на щеке вдруг появилось красное пятно, началась сильная боль, так что здоровый сорокалетний мужик иногда «криком кричал». А пятно стало красным как уголь, и смотреть на него было никак невозможно…

— Почему невозможно? — тщетно домогался Гирин, перебирая в памяти все, что он знал о нарывах, гангренах и прочих гнойных заболеваниях.

— Скорее, дяденька доктур, очень муцается он, — торопила девчонка, пока Гирин одевался и проверял свой медицинский чемоданчик, в котором возил все нужное для первой помощи.

И вдруг Гирина осенило — его отличная память не подвела и на этот раз.

— Слушай, — задержал он метнувшуюся было к двери девочку, — я знаю, почему невозможно смотреть на пятно. Только говори верно — пахнет?

— Ой, как пахнет-то, — все внутри переворачивается!

«Так и есть, нома, или водяной рак, одно из заболеваний, с которым врач-неспециалист сталкивается раз в жизни, а то и совсем не встречается!» — соображал Гирин, спотыкаясь в темноте, стараясь не отстать от проворных ребят.

Нома — редкое заболевание гангренозного характера у детей и лишь в совершенно исключительных случаях у взрослых. Воспаление начинается на слизистой оболочке рта и быстро выходит наружу в виде небольшой опухоли ярко-красного цвета, от которой в разные стороны расползаются валикообразные отростки. Вдоль отростков живая ткань распадается в густую жидкость с невыносимо тяжелым запахом.