Лезвие страха

— Конечно… — Джемиус отвел взгляд, усмехнулся и продолжил, — Все началось в Забринии, много лет назад. Так много, что сейчас уже никто не помнит событий тех лет. Мой отец, рыцарь ордена Отрекшихся, скрывался в своем замке среди диких лесов и ненавидел весь мир вокруг. Ненавидел с тех пор, как его публично пороли кнутом палачи Генриха Восьмого Явилла, после поражения в битве у озера Нгинааль. Я рос среди сырых каменных стен вместе со своими старшими сестрами, которые больше походили на призраков из деревенских страшилок. Моя мать сгорала от чахотки, а отец доводил всю семью приступами дикой ярости. Мы пережили Великую Чуму за высокими стенами родового замки, и только потому, что отец приказал сбрасывать любого заразившегося в яму с известью, мы пережили эту черную зиму, питаясь кореньями и вареным папоротником, но едва в горах сошел снег, как в наши земли вторгся кузен моей матери, маркиз Им-Тарки. Замок пал за один день. Моего отца изрубили в куски на мосту через ров, всю нашу прислугу запороли кнутами, оставшихся солдат пытали и обезглавили. Мою мать и сестер распяли в главном зале и насиловали много-много дней, над их телами глумились даже после мучительной смерти.

Мне удалось скрыться в подвалах замка. Я ел новорожденных щуканов и пил из грязных луж, не решаясь выбраться на поверхность. Однажды ночью, мне удалось переплыть ров и уйти через южные болота. Я спал на земле, питался отбросами и бродяжничал по Юриху, Штикларну и Бриулю. Как-то раз, на рынке в Сафире я схватил с торговых рядов мягкую булку. Я умирал от голода и не мог сдержать себя, хотя и знал, что за этим последует. Я впился зубами в мякоть, заталкивая в рот целые куски. Меня сбили на землю и стали избивать палками и топтать ногами, а я давился этим хлебом. Я до сих пор помню его вкус. Меня должны были убить.

Я очнулся в канаве на куче гниющего мусора. Я не чувствовал своего тела, и не видел звезд над головой. Я умирал. Я умирал мучительно долго и наконец, я увидел себя со стороны — кусок кровоточащего мяса, ребенок, забитый палками за кусок хлеба. Я заплакал, вернее, не я, а тот, кто парил надо мной. И этот самый, вознесшийся, вдруг понял — так не может продолжаться. Эта цивилизация обречена на вымирание. Кто-то подтачивает этот мир изнутри, выедает его, как червь сладкое яблоко, оставляя за собою гниющие отбросы. И он понял, что должен остановить это, остановить, пусть даже придется ввернуть этот мир в первозданную пропасть, а потом извлечь его наружу — вымытый и блестящий. И для этого ему нужна власть среди людей, не явная, обремененная неповоротливыми армиями и ненадежными союзами. Тайная власть. Он шел к этому много лет, спотыкался, падал, разочаровывался, потом подымался и шел дальше. С каждым шагом, он узнавал все больше и больше, проникал в недоступные дали, считал, собирал и запоминал. Власть его росла, но неуловимый враг по прежнему ускользал от него. И вот сейчас, в этот день сидя у ложа умирающего старца, он собрал воедино все частицы мозаики.

— Он. Он… Опять он… Он воспарил… Он собрал… — Россенброк с трудом повернул к Джемиусу неподвижное лицо и постарался взглянуть ему в глаза. — Он — это ты? А где же мальчик?

— Мальчик? — Джемиус прикрыл ладонью глаза и вздохнул. — Мальчик умер. Там, в канаве, и к утру летучие коты и растащили его останки по всему Сафиру.

Россенброк долго молчал, вглядываясь в темноту за окном. Когда молчание стало совсем уж тягостным, он тяжело вздохнул и спросил дрожащим голосом: