Лгунья

Странно было перебирать аккуратные стопки одежды Крис, гадая, что надеть. Казалось непристойным посягательством трогать её нижнее белье. Я целую вечность держала в руках её бюстгальтер, который, если бы и подошел по размеру чашек, никогда не сошелся бы у меня на груди. В конце концов, решила обойтись без него. С трусиками — казалось бы, более интимной деталью туалета, почему-то было легче. Гардероб Крис состоял в основном из футболок и шортов. Было несколько рубашек, два свитера, пара летних юбок, два платья, джинсы, белые льняные брюки и шелковистое изумрудно-зеленого цвета платье с разрезами по бокам. Все, даже футболки и шорты, на вид очень дорогое. Сначала я склонялась к тому, чтобы выбрать юбку, поскольку брюки вряд ли на меня налезут, но потом вдруг неудержимо захотелось надеть джинсы. Я подумала, что Крис Масбу предпочла бы как раз джинсы. Или, вернее, джинсы — это то, чего ни за что не надела бы Маргарет Дэвисон. Тони не любил женщин в джинсах. Говорил, что в них женский зад выглядит смехотворно. Не знаю, почему женский зад должен выглядеть более смехотворно, чем мужской: это зависит от того, что считать за норму. Однажды я попыталась об этом заикнуться. Просто ради спора сказала, что, по-моему, мужские зады довольно уродливо торчат из брюк. Мужчинам ни в коем случае нельзя носить брюки, сказала я. Но, похоже, мы говорили на разных языках. Ведь он изрекал абсолютную истину, истину в последней инстанции, тогда как все мои возражения были смешным детским лепетом. Мы частенько общались в таком духе.

— Может, лучше юбку? — сказала сестра Мари-Тереза, с сомнением глядя на джинсы. — Жарко ведь.

— Я просто примерю, — сказала я, засовывая ногу в штанину. У меня была мысль — и не беспочвенная, учитывая нашу с Крис разницу в росте — что они мне будут страшно малы, но я без труда в них влезла. На бедрах они были даже свободноваты. Я оглядела себя с удивлением и просунула большой палец под ремень.

— Вы похудели, — сделала вывод сестра Мари-Тереза.

Похудела. Причем основательно. Сильнее, чем она думает. Я покрутилась перед зеркалом, украдкой скосив глаза на попку, которая, насколько я могла заметить, выглядела вполне сносно. Я не только похудела. У меня отрасли волосы, пришлось надеть резинку и сделать хвост. В зеркале отражалось хрупкое и очень молодое существо, которое с трудом можно было принять за особу женского пола. Лицо у особы было в синяках и лишь отдаленно напоминало Маргарет Дэвисон. Эта особа занимала намного меньше места в пространстве, чем Маргарет Дэвисон. Плечи её казались уже, скулы — острее. Я подумала было воспользоваться косметикой, но такой с кошмарной физиономией нечего было и пытаться навести марафет. Кроме того, я боялась инстинктивно нарисовать портрет Маргарет Дэвисон на этом незнакомом, худом, изрезанном шрамами лице, и в конце концов узнать женщину, глядящую на меня из зеркала.

— Скоро все заживет, — с сочувствием проговорила сестра Мари-Тереза: решила, что меня беспокоят шрамы. Не понимаю, почему все считают меня такой недалекой, такой самовлюбленной.

Я попросила отдать кому-нибудь цветы и оставшиеся фрукты. Поблагодарила за всю её доброту и заботу.

— Je vous remercie de votre bonte[54], - сказала я, и на мой взгляд это прозвучало вполне сносно, не на школьном уровне. Я теперь, что ни день, усваивала новые фразы. Она расцеловала меня в обе щеки и настояла на том, чтобы самой донести донизу чемоданы и костыли. Я повесила на плечо сумку Крис. Я чувствовала себя очень легкой. Мои ноги в светлых, накрахмаленных джинсах, были длинными, стройными и совершенно мне не знакомыми. Я была от них в полном восторге.

— Обувь, — подсказала сестра Мари-Тереза, смеясь над моей рассеянностью. Гляжу — а я босая.

— Обувь, — сказала я. — Да.

Ни одна пара из чемоданов не подошла. Ну, разумеется, ещё бы им подойти. Ступни человека — вещь фундаментальная, очень приземленная. Они не меняются.

— Ума не приложу, что случилось, — сказала я. — Всё мало.

— Должно быть, из-за жары, — сказала сестра Мари-Тереза. Я кивнула, хотя предположение было абсурдным: в белой комнате всегда стояла прохлада.

Она выбрала легкие парусиновые туфли, ярко-красные, в каких обычно ходят на пляж.

— Попробуйте эти, — предложила она.

Я сделала вид, что они впору, но не успела спуститься по лестницы, как уже натерла пятки.

Доктор Вердокс все-таки пришел попрощаться. Вышел откуда-то из тени в прохладном, темном холле. Стоял под деревянным распятием, прибитом над дверью.

— Au revoir, Mademoiselle,[55] — сказал он.