Лгунья

В полдвенадцатого она ненадолго покинула прилавок с кассой и сбегала в ближайший магазин – посмотреться в зеркало. Рыжеволосая продавщица приветливо с ней поздоровалась, а волоокий парень-кассир крикнул: «Мы видели тебя по телевизору!» Взгляд в зеркало подтвердил, что между зубов у нее ничего не застряло, что у нее сегодня красивый хвост на голове. Через несколько секунд она вернулась в кафе-мороженое. На часах было уже почти без четверти двенадцать. Колени у Нофар дрожали, в горле пересохло – как вчера в телестудии, только гораздо сильнее. Что, если он потребует его поцеловать? Что, если он потребует его там потрогать? Несчастная девушка тяжело дышала и с трудом сдерживала слезы. «Ничего удивительного, что она в таких расстроенных чувствах, – перешептывались клиенты, которые были в курсе дела. – После того, что она пережила». Нофар вспомнила, о чем сплетничали в школьном туалете девочки. В прошлом году она слышала, как одна из них, под хихиканье подружек, жаловалась, что это на вкус соленое. Если так, то надо подготовиться. На всякий случай Нофар достала из холодильника для напитков бутылку кока-колы, а поразмыслив еще немного, сунула в карман брюк влажную салфетку: девочки говорили, что это – липкое. Опыт обращения с липкими предметами у Нофар был изрядный – как-никак провела лето в кафе-мороженом, – но соленый вкус ее беспокоил. Нофар боялась, что ей не понравится и Лави обидится. Но больше всего она боялась, что он узнает ее секрет: поймет, что она впервые в жизни пробует на вкус и трогает чужое тело.

Минута проходила за минутой, Нофар мучили опасения и страхи, и, будь время господином более милосердным, оно бы несомненно замедлило свой бег. Однако часы – этот старый бюрократ, этот брюзгливый клерк – не готовы отклониться от своего распорядка даже на миг. В результате двенадцать часов настало ровно в двенадцать часов и ни секундой позже.

* * *

Лави сидел на подоконнике на четвертом этаже, и хотел умереть. Если в тот момент он не прыгнул вниз, то только потому, что ему было неудобно перед девушкой, которой придется увидеть, как его жалкое тело шлепнется на землю. Ему не нужно было смотреть на часы: он и так знал, что двенадцать наступило и прошло, ведь секундная стрелка билась в его сердце. Лави уже давно должен был встать и спуститься во двор, но не мог пошевелиться. Выйдя из кафе, он – точно карапуз, слопавший мороженое, – все еще ощущал во рту вкус свидания с Нофар, но не прошло и десяти минут, как его обуял страх. Как если бы карапузу велели съесть целое ведерко мороженого. Ибо есть предел количеству сахара, которое может переварить организм.

– Говорила тебе, не ешь мороженое с утра, – бросила мама, взглянув на лицо Лави. И что он должен был ей ответить? Что язык у него ворочается с трудом не из-за мороженого, а из-за того, что́ его рту только предстоит попробовать? Он не знал, что сказать, и потому молчал. Мать собралась было предложить ему стакан витграсса, но Лави развернулся и бросился вниз по лестнице.

* * *

Во внутреннем дворе стояла Нофар и грызла ногти – ничего удивительного, что давно забытая гадкая привычка вернулась именно сейчас. Нофар стояла и ждала уже целых пять минут. Даже подмышки обнюхать успела. Дезодорант, слава богу, еще не выдохся. Она распустила волосы, снова завязала их на затылке, опять распустила и, наверно, проделала бы это еще много раз, если бы вдруг не услышала за спиной шаги.

От страха Лави Маймон чуть не обмочился и все желание у него пропало. Как жаль, что он не способен просто взять и спросить, согласна ли она. Как жаль, что вместо этого приходится требовать… Он схватил девушку за плечи и поцеловал.

Веселая, влажная, розовая трепыхающаяся пресноводная рыба щекотала полость рта, кругами плавала по небу и по деснам, ныряла вниз, взмывала вверх и ласкала своими плавниками зубы. Так вот что такое целоваться! Это было совершенно не похоже на то, что Нофар себе представляла. За годы, проведенные перед телевизором, она видела тысячи поцелуев, но, как нельзя научиться плавать заочно, так нельзя ощутить вкус поцелуя, глядя на экран. Только сейчас, когда язык юноши был у нее во рту, а ее язык был во рту у него, она поняла, как это влажно, как это странно и каково это на самом деле. Возможно, именно в этом как раз и состояло волшебство: пока длился поцелуй, они не думали ни о чем другом. Ни о том, что видели в кино, ни об обжимавшихся в школе сверстниках. Жизнь других людей, жизнь, которая была намного лучше, интереснее и богаче событиями, чем их собственная, – эта жизнь их больше не волновала. Наверху, на втором этаже, женщина развешивала носки, с которых капала вода, и стоявшей с закрытыми глазами Нофар казалось, что идет дождь; а две сидевшие возле мусорных баков уличные кошки со скукой смотрели на затянувшийся поцелуй и думали, что сами за это время успели бы уже совокупиться.

* * *