Лгунья

Вскоре по окончании школы мама меня ударила. Я ее возненавидела, решила воспользоваться аттестатом зрелости, уйти из дома, работать и стать совершенно самостоятельной. Поэтому я и не готовилась в институт. Мне было не до экзаменов. Я ненавидела свою маму, свой дом. Когда я к Вам пришла, до конкурса оставалось всего пять дней. Я понимала, что как следует подготовиться не успею, а дерзнуть — не хотела. Я знаю, что излишне самолюбива, часто ложно самолюбива. Когда я была у Вас и с Вами поговорила, мое желание стало еще сильней. Эта работа захватила бы меня. Она мне по сердцу. Есть много хороших профессий. Но Ваше дело мне нравится! Должна признаться, что я нетерпеливый человек. А работа с такими ребятами, — я это знаю, — требует большого терпения. И вот я прочла в трудах об Ушинском, что он был тоже очень нетерпелив. Уроки вели его ученики. Он подслушивал и, когда кто-нибудь чего-нибудь не понимал, грыз ногти от нетерпения. Это меня успокоило… Хочу Вам сознаться еще в одной, очень тяжелой черте своего характера: это началось примерно с шестого класса. Я чувствовала себя взрослее других ребят, все говорили, что я умная (должно быть, неэтично об этом помнить, но что ж поделать!). Я и сама понимала разницу между собой и своими сверстниками и начала, как бы это выразить? — в общем, я начала «придуриваться» — у нас говорят: «придуряться».

Зачем я «придуривалась»? Не знаю. Прошли годы, и жизнь меня покарала. Со мной случилось вот что: я сделалась той, второй Кирой, которой хотела стать. А не той, которой родилась. Но вернуться в свою старую шкуру оказалось не так-то легко. И стала я настоящей дурой. Вот это — главное мое признание Вам. И себе.

Анастасия Дмитриевна! Примите меня на работу, я вас очень прошу. Вы не раскаетесь. Я Вам обещаю. А со мной и мамой за это время случилось вот что: я простила ее. Разжигала себя. Не хотела прощать. А оно простилось. В будущем году я поступлю в институт (потеряв год!..) Эка дура!

Я бы на вечерний могла пойти, тогда бы вам проще меня оформить? Верно? А в этом году — возьмите меня хоть уборщицей. Я — согласна.

Не оставляйте меня, пожалуйста.

Вот мой адрес, который я тогда не оставила Вам. От злости.

С величайшим уважением

Ваша Кира.

Три часа ночи.

Светает».

Профессор Тюленева не ответила на письмо. Она находилась в командировке, в Лондоне. Кириного письма не раскрыли, на его конверте стояло: «Лично».

Слово «лично» было трижды подчеркнуто.

СВИДАНИЕ

На листке из общей тетради — несколько слов, таких бедных, таких холодных… (Кира еще не знала, что облечь свои чувства в слова — наука, требующая беззастенчивости и опыта.)

И это все?! Все?.. Неужели ему больше нечего мне сказать?..

…Вот наша улица, сквер. На коленях вон у того парнишки в голубой майке — транзистор. Транзистор орет… Вот двое супругов. Женщина вынула из сумочки бутерброды. «Питаются». Дышат воздухом.

Все вокруг — живут! А я, я…

— Товарищ дежурный, пожалуйста, вызовите солдата Костырика. Всеволода Костырика. Скажите ему, что сестра приехала… У нас заболела мама!.. Только вы не прямо ему скажите, а как-нибудь поосторожней, ладно?!

…Они успели отвыкнуть один от другого за двадцать дней. Кира почти не узнала его. Лицо его с округлившимися от страха глазами сказало ей: «Это я — Сева!»

А слова:

— Что с мамой? Кира!.. Говори правду.

— Если хочешь, ударь меня! Я солгала. Клянусь, давай пожую землю. Сева, на нас смотрит вон тот… с винтовкой.

Они отошли в сторонку.

— Давай-ка уйдем подальше.

— Кира, ты будто маленькая… Не хочешь понять, что без увольнительной мне уходить нельзя. Я — солдат.

— Хорошо, хорошо… А если я тебя при нем поцелую, как ты думаешь, ничего?

…Если б она была в силах думать, то, пожалуй, солгала себе, что все эти дни только то и делала, что не ела и не спала, а бежала, бежала навстречу этим рукам, глазам, этой шее, так беспомощно торчавшей из ворота гимнастерки…

— Отчего ты не приехала вместе с Катей… В воскресенье… Я ждал.

— Не хотела. Я бы при ней расплакалась.

…За высокой изгородью военной части — поля, уже голые по-осеннему. Вдалеке неровная полоса деревьев.

Прижавшись друг к другу, они шли и шли, удаляясь от части, — не один человек с двумя головами, а два существа, два сердца.

— Кира! Мне нужно назад.

— Хорошо. Я пойду с тобой.

Их окружал прелый запах озябшего леса. Они шагали, шурша по листве. И мнилось Кире, что только теперь все вокруг приобрело свой истинный лик, перестав притворяться, едва дождавшись тьмы и тишины ночи. Она слышала под ногами хруст опавших сучков, ее обдавало душным теплом толстоствольного дуба… И вдруг, наверху, будто чиркнуло лунной спичкой и подожгло деревья.

Они остановились и обнялись.

Сияя глазами, она глядела вверх задумавшись, перекусывая стебелек.

— Как ты думаешь, кто мы. Севка, «земляне» или «дети Земли», как Иенох?..

— Какой такой евнух?.. Кирилл, идем… Нам надо назад… Надо — в часть.

— Хорошо. Ладно.

Слепо и отчаянно она целовала его пилотку, стянув ее у него с головы, по-детски прижимая пилотку к себе…

— Я устала. Сева. Я посижу. Ладно?