Лгунья

Кира увидела приподнявшееся к окну лицо матери. Глаза ее, повернутые в сторону удалявшегося вагона, расширились. Вскинулась рука, лицо матери дрогнуло… она улыбнулась.

— Мама, — сказала Кира, прижимая губы к стеклу окна.

А поезд все шел и шел, набирая скорость.

Потянулись крыши привокзальных строений. Гравий за полотном железной дороги. Московские камешки. И московская пыль. И гарь. И дымы…

ДОРОГА

На нижней полке вагона сидел человек лет двадцати восьми: житель Лауренса. Он был светловолос, глаза у него были серые, совершенно прозрачные, лицо суховатое, с чуть ввалившимися щеками.

Житель Лауренса вез из Москвы щенка. Кличка кутенку была Апполо.

Апполосик сидел в выложенной ватой кошелке. Над ватой торчала его длинноухая голова. Его морденка хранила печать возвышенного страдания. Рядом с младенцем таксы стояла бутылка, лежала соска.

И вдруг Апполосик откинул голову и зарыдал.

Соскочив с верхней полки, Кира положила его за пазуху, схватила бутылку и принялась поить Апполосика молоком. Хозяин, спокойно сложив на коленях холеные руки, насмешливо поглядывал на красивого, коротко остриженного подростка и громко чавкающего щенка.

— Почему вы смеетесь? — спросила Кира.

— Я жду, когда у вас из ушей брызнут слезы.

— Если вы его совершенно не любите, зачем вы так рано отлучили его от матери? Ведь ему недели две, три…

— Я везу его для детей. Они хорошо полюбят. Они просили.

— А сколько их штук у вас?

— Кого?

— Ребятни!

— Десять штук… Ребенок, что это?.. Следствие любовь. Я люблю жену — и люблю детей. Десять штук. Поняли?

— А чего ж тут не понимать. У папы двенадцать, а у вас — десять…

Когда Апполосик уснул, Кира бережно уложила его в корзину.

— Сколько существ, Апполо, — тихо сказала она, — несут ответственность за свое обаяние. Каждый тебе норовит сдерзить. Как родится что-нибудь милое, — проявляет бдительность баба-яга. Какой-нибудь некрасивый щенок дремлет под боком у мамы-суки, а ты, бедняга, сидишь маму только во сне.

— Я сейчас заплачу, — сказал хозяин щенка, — у барышни очень сильны воображение. Я растроган, я ищу носовой платок.

Они стояли в коридоре раскачивающегося вагона и глядели во тьму. Он сказал:

— Я слышал, что вас зовут Кири. Милы Кири, где бдительность баба-яга? И почему отец отпустил вас из дома одну?

Кира фыркнула. Они принялись смеяться и разговаривать.

— …О-о, — захлебываясь, рассказывала она, — он, этот Ваня, знаете ли, был безнадежно, безнадежно, бедняга, в меня влюблен. Тогда у меня еще были длинные волосы… Он просто меня преследовал. И даже хотел зарезать!.. Об этом узнал мой папа и заявил в милицию. Тогда этот парень, этот злосчастный Ванька, запил, знаете ли… Он был в бессознательном состоянии, и друзья поспешили его увезти в Сухуми. Оттуда он еще долго слал письма… Отец перехватывал их, а на телеграмму: «Целую забытые тобою перчатки» ответил: «Приветствую правый локоть вашего пиджака»!

— А вы, оказывается, очень жестки, Кири! И у вас… очень сильны воображение.

— А разве можно не быть жесткой? И жить без воображения?..

— А сколько вам лет, дорогой Кири?

— Восемнадцать.

— Нехорошо говорить неправда… Пятнадцать?.. Шестнадцать?.. Не хотите ли шоколяд?

— Нет. Я бы выпила коньячку.

— Какой неудача! Я ничего не знал о ваших пристрастиях, Кири…

Она взяла шоколад.

— Видите ли, я еду на острова к своему жениху, — доверчиво рассказывала она, — ему двадцать три года, он кадровый офицер… Это ради него я отрезала волосы. Я дала обет.

— Обед?

— Да нет же! Обет, обет… Обещание по-русски. Ну — клятву, клятву. Побреюсь, мол, лишь бы ему хорошо.

— О, вы совсем, как русалка у Андерсен. Помните, из любви она тоже срезала себе волосы… Очень трогательно. Видно, вы его сильно любите, Кири?

— Люблю ли?.. Не знаю. Мне жаль его!

Отто закашлялся.

— Придется похлопотать, — продолжала она… — Чтоб до него добраться, мне нужен пропуск. Он служит на острове Санамюндэ…

— Он мог бы прислать вам вызов.

— Мой приезд… Он не знает. Это — сюрприз.

— Ну что же, девочка… Ваша забота можно легко помочь. У меня как раз есть знакомства в милиции города Лауренс.

— Полно врать!

— Я слишком большой, чтоб врать. Но моя фамилия Пеки-Бук. Это тролль по-нашему. Я — почти волшебник… На экскурсии в Санамюндэ частенько бывают школьники. Там есть старинная, очень старинная крепость… Вы бы могли поехать со школьной экскурсией.

— Ни за что!

Он отвернулся и снова закашлялся.

— Не сердитесь, Кири, но у нас вообще врут только в ответ на ложь. И ценят любовь… Если это истинная любовь.

Они оживленно шептались, и пожилая соседка, задремавшая на соседней полке, сказала завистливо:

— И как это можно так не считаться с людьми!

— Чаю, чаю кому? — предложила женщина-проводник.

— Четыре стакана, — заказал Пеки-Бук.

— Шесть стаканов! — поправила басом дремлющая на нижней полке соседка.

Они пили чай. Чуть отставив мизинец, Кира весело разглядывала бутерброд с икрой.

— Не знаю, право, как быть… Я, собственно, вегетарианка…

Съев бутерброд и взобравшись на верхнюю полку, она уснула. Поезд так мерно, так монотонно стучал колесами…

И вдруг заскулил Апполосик. Кира вскочила, вынула щенка из корзины и дала ему молока.