Ля Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

Жилье, которое мы два года называли своим домом, было просто казармой, оклеенной безрадостными черными обоями. Кроме нас в этом «смоляном дворце» жили еще десять супружеских пар. У всех были отдельные комнаты, но общие ванны. Можно было бы снять и другую квартиру, но наша комната девять на двенадцать футов обходилась всего шестнадцать долларов в месяц. «Питание предоставлялось» в виде семейных трапез в столовой строительных рабочих, и Элен писала домой: «Конечно, это не пир горой, но кормят хорошо и еды много». При этом она не упоминала, какой тут был дикий шум и свалка: каждый непременно хотел съесть не меньше, чем на свой кровный доллар. Спустя месяц, когда мы растолстели до того, что парки почти уже не были нам велики, мы решили, что, пожалуй, не так уж трудно съедать половину того, что дают, и начали откладывать разницу в банк. Впрочем, Дина была на этот счет другого мнения и с нетерпением ожидала мясных обрезков, которые доброжелательные обитатели казармы каждый вечер оставляли в десяти пакетах у нашей двери.

Вскоре после приезда, закутавшись в тяжелые и теплые шубы, мы отправились осматривать самый большой город Аляски. Изо рта идет пар, на руках толстые рукавицы вроде боксерских… Четвертая авеню — главная улица Анкориджа; когда-то ее называли самой длинной буфетной стойкой в мире: так и пестрит неоновыми рекламами, точно миниатюрная Таймс-сквер. Мы, конечно, не думали, что улицы здесь сплошь застроены иглу[2], но никак не ожидали увидеть четырнадцатиэтажные жилые дома; с особенным умилением смотрели мы на телевизионную антенну, торчавшую над деревянной хижиной в том же квартале. А перед зданием Северной торговой компании — старейшего универсального магазина Аляски — мы просто оцепенели, но вовсе не от холода. В витрине вместо парок и лыж на фоне зеленых бумажных пальм и пляжа из сахарного песка лежали купальные костюмы и водяные лыжи.

Элен содрогнулась и сказала:

— Это они рекламируют туристическую поездку во Флориду.

Но потом оказалось, что это вовсе не грезы отпускника и не ошибка декораторов витрин. Стоял март 1952 года, и магазин просто демонстрировал последние летние моды на Аляске.

С гоготом диких гусей на ветках появились зеленые побеги и зацвели первые весенние ирисы. А к тому времени, когда наступили восемнадцатичасовые летние дни и огненные фуксии вытеснили пурпур ирисов, мы уже твердо знали, что Аляска совсем не такая, как нам казалось раньше. После работы мы, как и все, отправлялись на ближайшее озеро Спенард кататься на водяных лыжах и поневоле окунались в воду. А вскоре мы вообще убедились, что на Аляске куда больше интересного, чем можно увидеть, когда идешь на лыжах за моторной лодкой, и поэтому пришлось купить пикапчик, ведь Дина категорически отказалась тащить санки. С тех пор мы проводили субботу и воскресенье в поездках по скалистым берегам залива Кука или раскидывали свой лагерь в хвойных лесах Кенайского полуострова. И каждую получку мы относили в банк все деньги сверх минимальных расходов на жизнь и взносов за машину и киноаппарат.

Лоси порой врывались на военно-воздушную базу Элмендорфа или гонялись за машинами по улицам Анкориджа, но нам хотелось увидеть жизнь природы в ее натуральном, диком виде. Поэтому мы провели свой первый отпуск в Национальном парке на горе Маккинли, раскинув палатку у подножия самого высокого пика Североамериканского континента. Сурки в долинах свистом предупреждали о нашем приближении, а дикобразы рысью спасались от канадского оленя, когда его топот громом отдавался в горах. Нагруженные фотокамерами, мы карабкались по головокружительным скалам, где, точно бородатые патриархи, стояли белые горные бараны. Мы подкрадывались к золотисто-черным медведям гризли, которые не спеша топали по ноздреватой тундре. В парк запрещалось брать с собой оружие, и был случай, когда мы, наполнив камнями кофейную банку, шли за огромным медведем, который ухаживал за медведицей-дамой почти такого же гигантского роста. Я поставил киноаппарат на треножник и только было собрался нажать кнопку, как ВДРУГ услышал бешеное грохотанье камней в жестянке.

Я с негодованием обернулся к Элен:

— Перестань трясти эту штуку. Ты спугнешь медведей.

— Я только этого и хочу. — Она вся дрожала от страха. — Оглянись-ка лучше!

Меньше чем в двадцати шагах от нас на задних лапах стоял третий медведь. Это был соперник нашего огромного знакомца, он тоже претендовал на нежные чувства его подружки, а мы находились как раз между ними. Наша сказка о трех медведях закончилась тем, что мы поспешно ретировались, громыхая банкой.

Настала зима, деревья словно остекленели от сильного мороза, ветер намел сугробы самых причудливых форм. Закрепив лыжи, мы с трудом пробивались сквозь белоснежные леса к покинутой охотничьей хижине. Дина прекрасно приспособилась к глубокому снегу, хотя нельзя сказать, чтобы она чересчур утруждала себя. Она скорее утруждала нас, так как постоянно пристраивалась сзади на наши лыжи, и мы ничком падали в снег.