Ля Тортуга. От Аляски до Огненной Земли

Прибрежный город, полторы мили реки, посредине которой стоят корабли на якоре, а к их бокам, как прилипалы к акуле, прильнули фонари… Под внимательным взглядом таможенников снуют крошечные точки, грузят и разгружают бананы, кофе, автомобили, рис, машины, шляпы… Деревянные лодки трутся одна о другую, снуют в разные стороны, паруса грязные, в заплатах… Звонит колокол: «Отчаливай!», и мускулистые руки поднимают бамбуковый шест, и в грязной воде дробится золотистое отражение… Налетает долгожданный ветерок, паруса трепещут и вновь равнодушно обвисают. Оборванные ребятишки на пристани с напускным равнодушием жадно следят, как другие, не оборванные, играют красивыми игрушечными лодочками под недремлющим оком нянюшек.

Из-под столбов, поддерживающих железный парапет вдоль берега, несет нестерпимой вонью, — это смешанный запах мочи, свежеспиленного леса, рыбы, цветов и всякого мусора, что плавает у берега и постепенно уносится в море… Во всех углах спят люди, бессознательно перекатываясь во сне в более затененные места, ибо солнце нещадно жалит их лица своими лучами… На террасе яхт-клуба мужчины в белом неторопливо потягивают прохладительные напитки, а рядом бесцельно бродят мужчины в лохмотьях….

На тротуаре играют в рулетку. Взволнованный гул голосов, следящих за бегом колеса, стон разочарования проигравших и торжествующая улыбка победителей. Выигранную пачку сигарет немедленно вскрывают, и сизое облако дыма на миг окутывает толпу.

В тот вечер мы сидели под полосатым тентом уличного кафе и впервые в жизни наслаждались деликатесом Гуаякиля — ceviche de corvina. Это сырая рыба, замаринованная в лимонном соке с розовым луком. В воздухе веяло прохладой, а шум уличного движения звучал сейчас почти как музыка, но Элен ничего этого не замечала.

— Эстрада, — повторяла она вновь и вновь. — Эстрада. Это имя мне знакомо.

— Конечно, знакомо. Мы видели его чуть ли не на каждом доме в городе. Эмилио Эстрада — мэр Гуаякиля.

— Нет, я где-то слышала его раньше.

Потом, когда мы вернулись к себе, Элен откопала письмо, которое нам дали в Кито к президенту яхт-клуба. Оно было адресовано сеньору Эстрада.

— Но это вовсе не значит, что мэр и президент яхт-клуба — один и тот же человек, — заметил я. — В Эквадоре Эстрада может быть то же, что Джонс в Америке.

Однако на следующее утро, когда мы осведомились о сеньоре Эстрада в яхт-клубе, нас послали в ратушу.

Мэр Гуаякиля оказался красивым мужчиной лет тридцати пяти, высоким и крепким; спортивные автомобили и лодки были его страстью. Конечно, «Черепаха» не была ни тем ни другим, но она была чем-то средним, и он ею заинтересовался. Сеньор Эстрада принял нас очень тепло, говорил с нами на прекрасном английском языке и, прочитав письмо от своего друга из Кито, принялся во всех подробностях расспрашивать о нашей поездке. Потом он попросил показать ему джип. Дыру в корпусе он заметил тотчас же.

— Как это случилось?

— Эти миксто — просто убийцы, — ответил я. — Нас стукнули дважды за какие-нибудь полчаса.

— Но машина не может выйти из Гуаякиля в таком виде. Мы с братом — владельцы филиала «Форда». Я позову своих парней и прикажу им позаботиться о «Черепахе».

Я все еще рассыпался в благодарностях, когда он пригласил нас посмотреть на следующий день регату яхт класса «Молния», и этим закончился наш разговор. На другой день на море был мертвый штиль, и никакая регата не состоялась, но нас пригласили посетить несколько роскошных яхт, а это значило, что неожиданно появилась отличная возможность познакомиться с людьми, которых мог бы заинтересовать наш подвесной мотор. Но ответ был один и тот же: «Нет, теперь уже не сезон. Впрочем, в Перу вы все равно продадите его дороже».

Через три дня «Черепаха» была готова. Люди мэра Эстрада потрудились на славу: машина вновь стала водонепроницаемой, но вмятина от столкновения с миксто не исчезла даже под слоем новой краски. Мы не выполнили пашей главной задачи, ради которой, собственно, и приехали в Гуаякиль, — не продали мотор, но зато познакомились там с замечательными людьми, и наше отклонение от маршрута было вполне оправданно, хоть мы и поуродовали при этом свою «Черепаху». Так рассуждали мы по дороге к Куенке и границе Перу.

При выезде из города нам предстояло пересечь реку, через которую не было настоящих мостов; существовал лишь «передвижной мост» — ветхая баржа, у которой был такой вид, словно она перенесла все бури Тихого океана. «Черепаху» мгновенно окружили любопытные, и нас засыпали вопросами:

— Если эта штуковина и вправду амфибия, почему же вы не идете в воду?

Я уже не в силах был больше объяснять, что мы всегда по возможности пользовались мостами, и в конце концов придумал объяснение, которое их устроило: мне просто лень лезть в воду, ведь после самого кратковременного пребывания в воде нужно целый день спускать воду из мостов, менять в них смазку и т. д.