Лягушка на стене

Серо-зеленая волна медленно вздыбилась в легком морском тумане и застыла над синим горизонтом: лодка подходила к низкому острову. Показалась черная изба с посеребренной морскими ветрами дощатой крышей. Чуть поодаль от дома кособочился сарай.

Нос «Прогресса» заскрипел по гальке, стих мотор. И сразу же с этой полоски суши повеяло нагретым солнцем сосновым бором, свежим сеном и торжественным ароматом роз. Над островом пронесся ветерок и подмешал в эту чудесную палитру земных благовоний йодистую сладость выброшенных прибоем водорослей.

Рыбак, который привез меня сюда, помог перенести вещи к сараю — пустой базе зверобоев. Это было незатейливое, сколоченное из досок сооружение, обитое снаружи черным толем и от этого похожее на катафалк. В нем мне и предстояло обитать.

Прощаясь со мной, морской возница остановился на пороге и спросил:

— Хозяина острова видишь?

— Нет, — ответил я.

— Вот он. — И рыбак показал рукой на крышу соседнего дома.

Там рядом с трубой, распластавшись, лежал человек. Голова его временами испускала ослепительные лучи.

— В бинокль смотрит, — пояснил рыбак этот странный оптический эффект «ореол святого». — За нами наблюдает. Это и есть Яша, хозяин острова. Единственный коренной житель Чкалова. Ты с ним еще познакомишься. Легендарная, между прочим, личность. Хотя и тунгус, но и за границей был, и в кино снимался. Он к тебе обязательно заглянет, вот ты его и расспроси. А я поеду.

Лодка, добавив к розовому благовонию запах непредельных углеводородов, удалилась.

Внутри строения, которое на этот раз стало моим домом, было так же, как и на других становищах. На столе лежали алюминиевые ложки и вилки с почему-то разведенными зубцами, под нарами медленно прорастали клубни картошки, в углу стоял мешок с солью, а из стенных пазов торчали полоски бурой сухой травы, похожей на обрывки магнитофонной ленты.

Я положил на нары рюкзак, собрал ружье, взял бинокль и пошел на первую орнитологическую экскурсию через остров: от залива к морю.

Море, пока еще невидимое, стонало за пахнущим смолой пушистым ковром кедрового стланика. Тяжелый аромат розового масла источал шиповник. Он цвел везде — и в низинах (там его кусты были пышными, раскидистыми и высокими), и среди стланика, где он сплетался с ветвями ползучей сосны и его пунцовые цветы лежали на бархатистой зелени, как ордена на сукне защитного цвета. А на продуваемых ветрами гривках, где росла лишь северная ягода шикша и лишайник, шиповник принимал карликовую форму с двумя-тремя листочками и одним прижавшимся к земле алым цветком.

Узенькая тропка, вьющаяся среди кустов, по-немецки аккуратная, казалось, была специально посыпана мелким гравием (ложное впечатление, так как весь остров был сложен этим строительным материалом). Дорожка совсем заросла. Иногда она упиралась в глухую зеленую стену, и мне приходилось шагать прямо в колючий куст. Я раздвигал пружинистые смолистые ветки; за зелеными колючими кулисами скрывалась микроскопическая полянка, благоухающая хвойным бальзамом и розовым маслом. Здесь рос какой-нибудь особо неистовый шиповник, так жизнелюбиво усыпанный цветами, что даже просоленный морской ветер не мог выполоскать его одуряющий, въевшийся и в сосновые иголки аромат.

Я поднялся на поросшую редкой травкой гривку, на которой лежали принесенные осенними штормами полузанесенные песком белые стволы деревьев, и увидел море.

По берегу в обе стороны тянулись бесконечные ровные пляжи. Солнце спускалось через далекие облака к горизонту. Волны набегали на прибрежную отмель, вздыбливались над ней белыми гребнями и, уже обессиленные, растекались прозрачными дугами по берегу, аккуратно раскладывая бурые валики морской травы.

Я сел на матово-белый ствол плавника и прислонил к нему ружье. Приклад заскользил по песку, оставляя за собой темный влажный след.

Удивительна сила морских пространств! Здесь можно и сосредоточиться и забыться. Такие места с беспредельным окоемом располагают к размышлениям и к бездумному созерцанию мятущихся волн. А впрочем, может быть, моменты такой медитации и есть самые осмысленные минуты экспедиции, да и жизни вообще.

Вода прибывала. Вдалеке, на лайде — мелководье, обнажившемся во время отлива, дремало с десяток нерп. Среди зверей чернели два орлана. Птицы, вероятно, подсели к нерпам в надежде, что среди зверей есть не только спящие, но и дохлые, а значит, и съедобные. Прилив на этой эфемерной суше подтоплял его обитателей, и проснувшиеся нерпы начали медленно сползать в море. Орланы, как бессменные часовые, терпели до конца. Уже давно уполз последний тюлень, а птицы все стояли в прибывающей воде, сначала приподнимая лапы, потом расправили и подняли крылья и наконец, когда вода дошла им до «пояса», взлетели.