Лягушки

— Свиридова, — выступил вперёд Пантюхов с опохмельной чашей в руке, преподнесённой ему службой выживания, — сколько же ты всего упустила. Он ведь не только сонеты сплетает, но и человек-паук, небось, и серенады при подъёмах в твои затворы петь смог бы…

— Чтоб и вам хотелось! — сказал Ковригин.

— Это уж непременно! — воскликнул Пантюхов. — И на пароходы!

— Ему, Пантюхов, нужны теперь другие затворницы, — вздохнула Свиридова, — в Маринкиных башнях…

— Наталья Борисовна, — встревожился Острецов, — как это ни печально, но мне придётся на самом деле проводить вас сейчас на поселковую пристань, это в двух километрах, все ваши вещи и реквизит туда уже доставлены…

— Это и впрямь печально, — согласилась Свиридова, — но что поделаешь…

— Искусство, оно требует… — такими были первые слова Головачёва, услышанные Ковригиным в Журине.

— А что это за тряпка? — поинтересовалась вдруг дебютантка Древеснова, её журинские утомления лишь раззадорили и расцветили.

— Какая тряпка?

— Да вон валяется, чёрная! — сказала Древеснова. — Прямо под форточкой Александра Андреевича.

Древеснова подошла к тряпке, подняла её, распушила, рукой подёргала, будто желая стрясти с неё воду или грязь.

— А это, между прочим, вуаль, — сказала Древеснова. — Прямо, чтобы играть какую-нибудь испанку или португалку. К ней бы ещё веер! Александр Андреевич, вы позволите взять её на память? Как сувенир.

— Я-то тут при чём? — сказал Ковригин.

А вуаль уже прикрыла лицо Древесновой, готовой принять позу испанской танцовщицы с кастаньетами в правой руке и веером в левой. "Красавицы Кадикса замуж не хотят…"

— Уважаемая госпожа Древеснова, — наклонив голову, обратился к красавице Кадикса Острецов. — Позвольте лишить вас сувенира. Это просто тряпка. К форточке Александра Андреевича она не имеет никакого отношения. Служители, допустившие мусор у стен замка, будут наказаны.

Тряпка без всяких деликатностей была отобрана у Древесновой служителем, вытянувшимся в должностном усердии поблизости, Острецов её не передал, а сунул в карман длиннополого осеннего пальто, серого в крапинку.

У Журинской пристани загудел теплоход.

— Ну, всё! — провозгласил Острецов. — Машины поданы, корабль ждёт.

— Вуали спрятались, — тихо пропел Пантюхов, — опали лютики, а с ними и аленькие цветы…

— Ковригин, — заявила Свиридова, — уважь женщину на прощанье, обними и расцелуй!

Впрочем, дожидаться действий Ковригина она не стала, сама шагнула к нему, обняла его, своими губами нашла его губы, и Ковригин ощутил, что она сейчас не играет, что Натали встрече с ним в Синежтуре рада и что она ему не противна…

— В Москве я тебя найду, — сказала Свиридова, уже усаживаясь на заднее сиденье "порше". — Есть о чём поговорить и что вспомнить. Ты мне дал правильный номер телефона?

— Правильный, правильный, — подтвердил Ковригин.

Когда автомобили покатили к пристани, Ковригин вспомнил, что номер-то он дал правильный, но того самого телефона, который был упрятан им под камнями у платформы "Речник" и наверняка давно разрядился. А если и не разрядился, то обитался в чьём-либо кармане, продавца яблок фермера Макара, например, или какого-нибудь другого хозяина, вполне возможно, поклонника актрисы Свиридовой, а то и просто бомжа.

Зачем надо было обманывать женщину, укорил себя Ковригин.

По рассеянности, ответил сам себе. И из опасений.

А коли и впрямь у неё возникнет нужда, она найдёт его без особых усилий.

Отчего-то Ковригину стало грустно.

Не о юности ли своей он загрустил, не о времени ли, когда он и вправду был способен по карнизам, по швам промазок между камнями одолеть стену ради романтического предприятия, не о влюблённости ли своей в выпускницу театрального училища?

Но лишь только Ковригин увидел, как в автобус для обслуги и гостей пятистепенных поднимается уныло-обескураженный Кардиганов-Амазонкин, все грусти его исчезли.

Всё же пробился в замок! Но зачем ему Синежтур и Журино? У самого ли него есть интерес к здешним местам и обстоятельствам, или кто-то держит его в своей затее инструментом?..

И кто это — кто-то? Не знакомая ли Ковригину…

Ковригину не дали додумать. Сильная рука втянула его в металлическую повозку, и Ковригин оказался рядом с Верой Алексеевной Антоновой на кожаном сиденье "мерседеса". Вместе с ним в машине направились в Синежтур Долли и Николай Макарович Белозёров.

— У вас воротник загнулся, — сказала Антонова и поправила Ковригину воротник.

Тепло приязни ощутил Ковригин после прикосновений рук Антоновой. "Черты лица у неё хорошие, — подумал Ковригин. — Крупные, сочные. И глаза добрые… И мне бы такую опекуншу…"

— О здравом смысле помните, — сказала Антонова, — мы вчера о нём с вами говорили…

— Помню, — тихо сказал Ковригин.

Минут через сорок прикатили к Привокзальной площади.

— Ба! — обрадовался Ковригин. — А Каллипига здесь стоит, как и стояла!

— Какая ещё Каллипига? — удивилась Долли.

— Каллипига — прекраснозадая по-эллински, баба эта каменная имени площади. То есть наоборот. Из журинского собрания, из ниши приречной аркады.