Надо было что-то менять в Понтряжкине. Объединить в нём бескорыстного плута, сующего нос порой, куда не надо, искателя истинных обстоятельств дел, с Мюнхгаузеном взлетающем на ядре в поисках острых гипотез. И надо было раскрошить сочинение на главы с заманными, как в старых романах, названиями: «Из этой главы читатель узнает о том, как Воздушный Корабль без команды был доставлен Бонапарту…» Ну и т. д.
Жил Ковригин в возбуждении. Но сам звонить Дувакину не собирался. Может, отпала нужда в Похвальном слове. А он, Ковригин, вроде бы осознал выгоду в предложенном ему деле. Но Дувакин позвонил.
— Подумал, Петя, подумал. И надумал… — утомлённым жизнью тоном произнёс Ковригин, зевнул даже, артист. — Так какие дирижабли, Петя, нам требуется прославлять: мягкие, жёсткие, полужёсткие? И к каким мачтам готовые причаливать?
— Ты… Ты что, издеваешься надо мной? — воскликнул Дувакин.
— Почему издеваюсь? — удивился Ковригин. — На самом деле дирижабли бывают разных конструкций: мягкие, полужёсткие, жёсткие, а потому и разных габаритов, мягкие — небольшие, для частных прогулок…
— Прекрати! — Дувакин уже кричал. — Ты шутки шутишь! А у меня серьёзные проблемы!
— Ладно, — обиженно заявил Ковригин. — Я сделал некие наброски, но ехать в Москву из-за всякой ерунды не имею желания… Являйся ко мне за набросками.
— Не могу, — сказал Дувакин. — Сижу под надзором.
— Всё так серьёзно? — спросил Ковригин.
— Да! Да! А ты этого не хочешь понять! Хорошо, пришлю курьера!
— Не Лоренцу ли Козимовну Шинэль? — обеспокоился Ковригин.
— Какую ещё Лоренцу Козимовну? — удивился Дувакин. — Не помню никакой Козимовны! И нету меня денег на курьеров. Пригоню к тебе Хорошилова. Никуда не отлучайся. Жди.
— Слушай, если всё так серьёзно… И ты напуган… Я обязан тебя предупредить… У меня в сочинении есть шутки, какие могут вызвать раздражение твоих заказчиков, в особенности если они злые и шуток не понимают… А то ещё нарвёшься на их непонимание…
— Это уже моё дело! — мрачно сказал Дувакин. — Ничего не остаётся…
Хорошилов — фотограф моды, один из лучших, оказался и лихачом, прикатил чуть ли не через час, принял листочки Ковригина и отбыл в Москву.
Ковригин бродил по саду, а потом и по поселковым улицам, возбуждение будоражило его, мобильный он держал в кармане, и вышло, что не зря.
Дувакин вечером (телефоном же) нагнал его возле участка Кардиганова-Амазонкина, кстати, в посёлке пока ещё по возвращению Ковригиным не замеченного.
— Ковригин, ты гений! — услышал Ковригин.
— Ты так считаешь?
— И не только я.
— Кто ещё?
— Заказчики! Приняли на «ура»! У одной из влиятельных дам твой текст вызвал даже пупочный смех!
Ковригин пожелал узнать, каким Дувакин представляет себе пупочный смех влиятельной дамы, но его волновало другое:
— Мы не договаривались о чтении текста посторонними. Я просил прочитать мои намётки лишь тебя. Я тебя предупреждал, что ты можешь вляпаться…
— Ну и что?
— Как что? Разве ты не понял, что перед тобой туфта, враньё, игра ума, продукт фантазии, забава стареющего озорника. Если заказчики поймут это, тебе не поздоровится.
— А тебе?
— Мне-то с чего бы? Я не подносил им обман на блюде.
— Ты думаешь, они дураки? Нет. Они сразу оценили суть сочинения. Но что им, летал ли Бонапарт на Воздушном корабле, создавали ли против него секретное оружие. Главное для них — напомнить о дирижаблях.
— И что, — спросил Ковригин, — они не высказали ни одного замечания?
— Никаких замечаний! — весело, победителем, заговорил Дувакин. — Вот пожелание было высказано той самой влиятельной дамой, какую твой текст довёл до пупочного смеха, её слова. Мелкое пожелание. Упомянуть где-либо, хоть бы мимоходом, о ресторане-дирижабле «Чудеса в стратосфере». Правда, с выносом рекламы в самостоятельную картинку.
— И какова фамилия этой влиятельной дамы? — спросил Ковригин.
— Полина Львовна Быстрякова.
— А не Лоренца Козимовна Шинэль?
— Что ты пристал со своей Лоренцей Козимовной!? Не знаю такой. Повторяю — Полина Львовна Быстрякова.
— А про лягушки и виноградные улитки она ничего не пожелала?
— При чём тут лягушки и виноградные улитки! — раздраженно сказал Дувакин.
— В своей забаве я полагал, что дурачу кого-либо. А выходит, что дурачили меня…
— Я тебя не дурачил, — запыхтел Дувакин. — Деньги ты получишь такие, о каких и предположения не строил. Сочинение твоё мы дадим кусками в трёх номерах. Будто роман. И о продолжениях его объявим.
— А в Рубенсе, Марине Мнишек, царевне Софье Алексеевне нужды уже нет?
— Ну, понимаешь, Саша, сейчас главное — спасти журнал. А мне выкарабкаться из долговой ямы… И неси, сделай милость, свою пьесу о Мнишек…
— На всякий случай? — спросил Ковригин.
— На всякий случай… — вздохнул Дувакин. — Теперь всё зависит…