Лягушки

Четвёртый поднос был аллегорией Триумфа. «Победа под Халхин-Голом». В центре подноса нерушимо стоял пограничный столб, но не с союзным гербом, а с двуглавой птицей. На столб пытался залезть явный японец, второй японец, видимо, уже свалился со столба и теперь лежал на спине, сконфуженно улыбаясь. Высокий русский с петлицами на гимнастёрке и малорослый батыр укоризненно грозили японцам пальцами. А вдалеке стеной громоздились танки.

— Взято с подносов о Крымской войне, очень хорошо покупают восточные люди. И те, что южнее Амура. И те, что в океане, — сказал Острецов. — Конечно, наивно, но и в наивности своя прелесть. А колорит какой!

Про танки не было произнесено ни слова. 

— Да, колорит… — кивнул Ковригин.

— А форма какая. Края — фигурные, приподняты и отогнуты, по ним вьются рокайльные диковины, и ручки тоже диковинные у наших подносов. Но они, повторюсь, не для застолий. В Музее у нас выставлено сто восемь подносов. Всё это произведения искусства.

— Да как же я смогу принять ваш подарок! — воскликнул Ковригин.

— Сможете, — уверил его Острецов. — Это вещи не музейные и созданы они для вас. У нас хорошее художественное училище, одно из лучших в России, ему за сто пятьдесят лет, зря его теперь обозвали Академией прикладных искусств, но у нас сейчас такое количество Академий, писательниц и баронесс… Преподает рисунок там, кстати, Вера Алексеевна Антонова, на неё вы произвели самое приятное впечатление…

— Поклон ей… — смутился Ковригин.

— И есть в нашем преподношении несомненная корысть. Вдруг вы увлечётесь синежтурскими поделками и в журнале «Под руку с Клио» появится очерк о них…

— Журнал вот-вот закроется, — сказал Ковригин.

— Думаю, нет, — сказал Острецов. — Я посетил Петра Дмитриевича Дувакина и понял, что кризис ваш журнал не погубит. И много надежд на публикацию вашего сочинения о дирижаблях.

— Это ложные надежды, — буркнул Ковригин.

— Во всяком случае, наш презент искренний. И закончим с подносами. Они ваши. Если они, конечно, повторюсь, вам приятны… Перейдём к делам более важным. Вы человек проницательный и, конечно, поняли, что я здесь не только из-за произведений лаковой живописи. Я хотел бы, что бы вы… Как это точнее назвать… Скажем так, проявили понимание и оказали нам содействие…

— В чём?

— У нас пропала актриса, — сказал Острецов. — Елена Михайловна Хмелёва.

42

Ковригин нахмурился.

«Выслушать, — решил Ковригин. — И ни о чём не спрашивать. Сами должны всё выложить».

— Вы, Александр Андреевич, вправе поинтересоваться, почему мы не обращались в милицию с просьбой о розыске.

Ковригин молчал.

— Обращались! — сказал Острецов. — И театр, и частные заинтересованные лица. Розыск с ленцой начали, но деликатно разъяснили, что среди нас нет лиц, юридически имеющих право хлопотать о розыске. Хмелёва — человек взрослый, и следует обождать…

— Есть вроде у неё мать с отцом в Воткинске, — сказал Ковригин.

— Хмелёва пропала, скорее всего, в Москве, — сказал Острецов. — А в Москве были вы…

— Да, я был в Москве, — подтвердил Ковригин.

— Нарушением приличий вышло бы предложение, показать мне ваш паспорт, тем более что меня никто и не уполномочивал сделать это. И всё же… Если ваш паспорт здесь, не могли бы вы дать заглянуть в него?

— Отчего же и не заглянуть, — сказал Ковригин. — Сделайте одолжение…

Паспорт лежал в ящике письменного стола, Ковригин не спешил, стоял, перекладывал бумаги и рукописи, ворчал недовольно, будто паспорт куда-то запропастился, был взволнован, что, несомненно, было прочувствовано Острецовым, сейчас бы — в окно, как Гришка Отрепьев, и на литовскую границу! — наконец, поднес документ к глазам и принялся исследовать государственные листочки. И теперь не спешил. И никакого листочка с поминанием Елены Михайловны Хмелёвой не обнаружил.

— Нате взгляните, — Ковригин протянул паспорт Острецову. — Подозрения не соответствуют реалиям. Я для Елены Михайловны Хмелёвой — никто… А о том, что она пропала, я не знал…

Острецов изучил паспорт, поглядел на Цибульского. Цибульский развел руками.

— Но вы видели её в Москве? — спросил Острецов.

— Конечно, видел, — сказал Ковригин. — Мы прилетели в Москву вместе…

— Обстоятельства вашего путешествия мне известны, — махнул рукой Острецов. — И привратница Роза Эльдаровна в вашем подъезде, дама — чрезвычайно наблюдательная.

«И общительная», — подумал Ковригин.

— Действительно, — сказал Ковригин, — было поздно, город Хмелёва не знала, я её пригласил переночевать в Богословском переулке… Слава Богу, дома у меня в ту пору находились моя сестра Антонина и её подруга…

Острецов будто поперхнулся, закашлялся. Выпив предложенной ему воды, спросил:

— А дальше?