Лягушки

— Ужин, — сказал Ковригин. — И давайте сразу договоримся. Я здесь не в гостях, а командировке от журнала "Под руку с Клио". И на деньги этого журнала. А заказ я уже сделал.

— Пусть будет так, — сказал Острецов. — Тогда перейдём к делу, для вас, выходит, неурочному. Дело непростое и для вас может оказаться опасным.

— Я имею право обращаться к вам с вопросами? — сказал Ковригин.

— Можете, — сказал Острецов, — но с короткими и по делу…

— Что вы называете опасностью?

— У меня много завистников и недругов, — сказал Острецов. — Они способны на самые неожиданные каверзы. Эти каверзы могут втянуть в себя и вас…

— Догадываюсь, — сказал Ковригин. — А что вас, Мстислав Федорович, более всего волнует или даже страшит в этой истории?

— Хорошо, — сказал Острецов (а уже явились на стол расстегаи и графин с водкой). — Я отвечу. Моя репутация и волнения, вызванные исчезновением женщины, мне не безразличной. Эти составляющие можно признать эгоистичными или тщеславными, а для вас и ничего не значащими. Но есть понятия о чести, а возможно, есть и любовь. Город гудит. Интересно. Сто версий. Острецов, мол, желал создать замковый театр с крепостными актёрами, стал бы их мучить, как Карабас своих кукол, вот его прима и попыталась сбежать в свободы жизни от его пирожных и бриллиантов. Другая версия. Красавица и чудовище. Аленький цветок. Если Острецов внешне не урод, то, возможно, он урод и извращенец моральный. Или он лишь замещает чудовище, а чудовище — в подвалах тайны, и ещё покажет себя не только Хмелёвой, но и всему городу.

— Что вы знаете о Тритонолягуше? — спросил Ковригин.

Острецов глядел на него в раздражении.

Была бы у него в руке шпага графа Турищева, он бы Ковригина пропорол, а кишки неучтивца намотал на дамасскую сталь.

— О чём? О ком? — вскрикнул Острецов. Янычары его напряглись за столиком у окна.

— Я не знаю, я не слышал ни о каком Тритонолягуше, — сквозь зубы проскрипел Острецов.

А было видно, что знает и слышал.

— Простите. Нашло что-то, — сказал Ковригин. — Народная молва рождает мифы. Разных значений. Государственных. И местных. В нашем случае — городских. В этих мифах, несмотря на всяческие уточнения СМИ, мы и живём. И чем мифы нелепее, тем навязчивее лезут в сознание. Ещё раз извините, в частности, и за то, что нарушил ход ваших мыслей о репутации.

— Ладно, — сказал Острецов. — Изначально было оговорено ваше право на внезапные вопросы.

Служивые у окна снова принялись тыкать вилками в салаты. Делали это вяло. Видно, явились на пост сытые.

— О собственной репутации мной, пожалуй, произнесено достаточно, — сказал Острецов. — Я — циник, и перетерпел бы городские мифы. Но, увы, дурная молва приносит неудачи в профессиональных делах. А не жулик ли он, не чёрный ли маг, не чудовище ли, не следует ли держаться подальше от него и его предприятий? Но моя репутация вас вряд ли заботит. Хотя я и тут косвенным образом надеюсь на вашу помощь…

— Каким же именно образом? — спросил Ковригин.

— Вызволением Хмелёвой. Она мне не безразлична. Я не собирался держать её в застенке хотя бы и час, дабы наказать её за что-то или припугнуть. Не собирался я и заставить её жить взаперти или на сцене крепостного театра. Она всегда была свободна и могла блистать хоть в Москве, хоть на Бродвее. И дом она получила бы в Майами. Я обижен ею, а пожалуй, и обманут. Имею сведения, что и вас она раздосадовала. Но вы имеете на неё влияние. И у неё надежды на ваши будущие пьесы…

— Но… — сказал Ковригин. — Вы, Мстислав Федорович, человек здравомыслящий. Циник даже. И как же вы можете полагать, что живое существо, зажатое где-то внутри камней, всё ещё дышит и стонет, хотя там не должно быть ни еды, ни питья, ни канализационных устройств?

— Нам неизвестны все тайны, ловушки и остроумия Журинского замка, — сказал Острецов.

— Это да… — задумался Ковригин. — Это существенно. И всё же… А если вдруг какой-либо ваш недоброжелатель загнал в какую-нибудь щель хитрое устройство, способное издавать имитационные звуки, распустив при этом в городе выгодные для него слухи, а никакого живого существа между стен или в стенах нет?

— Всё исследовано специалистами и приборами мирового класса, — сказал Острецов. — Не говоря уж об экстрасенсах. Заключение: есть в замке полость, и в ней — именно живое существо, по пластике движений — женщина. Но достать его (её) из узилища не смогли даже водолазы.

— И призвали меня? — сказал Ковригин. — Зачем? Что я-то могу сделать?

— Понимаете… — Острецов впервые сидел напротив Ковригина не хозяином города или хотя бы хозяином положения, в каком Ковригина можно было принудить к чему-либо не одними лишь утюгами, а явным просителем, — вы рассмеётесь, но обратиться к вам посоветовал проверенный в делах ясновидящий…

— Не Тритонолягуш ли? — спросил Ковригин.

— Что вы привязались к какому-то тритонолягушу! — рассердился Острецов. — Мой подсказчик — человек. И у него интуиция…

Острецов успокаивался, угроза, возникшая было в серых глазах, утихала, они снова становились просительными.