Лягушки

– Братишки любезные, коли забьете до смерти, лишь спасибо скажу. Только вот лягушек не ешьте… Лягушки – они друзья рода человеческого, нельзя их есть… У них внутри необычные паразиты имеются… Те, кто ест лягушек, слабоумными сделаться могут…

Под ивами горит костер, вьется сизый дымок, на костре несколько полусваренных лягушек, рядом с костром – лягушечьи шкуры, кости, разносится тошнотворный запах. Вот оно что, понял я, Цинь Хэ бьют за то, что он не дает им лягушек готовить и есть. Я смотрел, как его бьют, и на глаза навернулись слезы. Годы были голодные, лягушек ели многие. У нас дома к поедателям лягушек относились с крайней антипатией. Думаю, что в нашей семье не стали бы их есть, даже умирая от голода. В этом смысле мы с Цинь Хэ были заодно. Вытащив из костра горящую головню, я ткнул ею в зад Гаомэня, огрел Лу Хуахуа по шее и пустился бежать у края воды, а они за мной. Чтобы заманить их, я держал определенную дистанцию. Когда они остановились, не в силах гнаться за мной дальше, я изругал их, а еще забросал осколками старой черепицы.

В тот день толпы людей из всех сорока восьми деревень коммуны с красными флагами под грохот барабанов и гонгов прибыли кто по дороге, кто по реке, ведя под конвоем «подрывных элементов» из своей деревни, и собрались в заливной низине на собрание по критике и осуждению «каппутиста[38] номер один» нашего уезда Ян Линя. Как вторичные объекты критики, прибыли руководители коммуны, начальники всех подразделений и «подрывные элементы» каждой деревни. Мы дошли по скользкому льду до самой середины реки. Некоторые были на самодельных коньках. Я увидел относившегося ко мне так по-доброму учителя физкультуры Чэня: в высоком колпаке, склеенном из бумаги, в соломенных сандалиях на босу ногу, с озорной улыбкой он шел за директором школы – тоже с высоким колпаком на голове, но печальным и хмурым. Их конвоировал, шагая сзади с копьем в руке, сын Сяо Шанчуня – Сяо Сячунь. Сяо Шанчунь стал председателем ревкома коммуны, а его сын – командиром отряда хунвейбинов нашей школы. На ногах у Сяо Сячуня белые кеды «хуэйли», которые он стащил с учителя Чэня, а на поясе заткнут стартовый пистолет. Пистолет производил лишь два хлопка, но для меня это был предмет зависти, сокровище, изначально общественная собственность. Сяо Сячунь то и дело вытаскивал его, заряжал порохом и палил в воздух. Раздавался выстрел, курился пороховой дым, и в воздухе разносился приятный запах селитры.

В начале революции я тоже хотел стать хунвейбином, но Сяо Сячунь не позволил. Сказал, что я – черный заводила, взращенный «правым» учителем Чэнем. А еще сказал, что мой прадед не настоящий пламенный революционер, а предатель, что моя тетушка – гоминьдановский шпион, несостоявшаяся невеста изменника, сожительница «каппутиста». Ну погоди же! Подобрав собачьего дерьма, я завернул его в листок и спрятал в руке. Подошел к нему и говорю: «Сяо Сячунь, что это у тебя кончик языка черный?» Тот, не ожидая подвоха, рот и разинул. Я ему туда то, что было в руке, запихнул, повернулся – и дёру. Ясное дело, он меня не догнал. Во всей школе это никому не удавалось, кроме учителя Чэня.

Когда я увидел его в кедах учителя Чэня, с этим копьем и стартовым пистолетом за поясом – образчик низкого человека, упоенного успехом, да еще подчеркивавшего свое превосходство, – в душе смешались зависть и ненависть, и я решил приструнить его. Я знал, что он очень боится змей, но тогда уже стояла поздняя осень, и их нигде не найдешь. Под тутовым деревом у реки я нашел кусок гнилой веревки, скатал ее, спрятал за спиной, подкрался к нему и с криком «Ядовитая змея!» набросил ему на шею.

Сяо Сячунь с диким воплем отбросил копье и стал яростно срывать ее с шеи. Лишь разглядев, что перед ним всего лишь кусок гнилой веревки, он стал постепенно приходить в себя.

Он поднял копье и зашипел сквозь зубы:

– Вань Сяо Пао, контра этакая! Бей! – И подняв копье, ткнул им в мою сторону.

Я бежать.

Он за мной.

Когда мчишься по льду, всей сноровки не выкажешь. Угнетал холодок страха, что это копье пронзит меня. Я знал, что этот паршивец заточил копье на точильном круге до невероятной остроты, знал также, какая у него злобная и коварная душонка, да и когда в руках у тебя острое оружие, желание убить усугубляется. Сяо Сячунь нередко ни с того ни с сего вонзал его в дерево, в мишень в форме человека, связанную из жгутов рисовой соломы, а не так давно заколол насмерть хряка, который только что спарился со свиноматкой. На бегу я то и дело оборачивался глянуть на него. Волосы торчком, глаза аж округлились, стоит ему догнать меня – и прощай моя жалкая жизнь.