Лягушонок на асфальте (сборник)

что история со снятием стенгазеты «Коксовик» волнует всех присутствующих,

поэтому он юркнул в центр их маленькой группки и заговорил о том, что, в

общем-то, они добились, чего хотели: секретарь парткома сделал при них

«прочес» Трайно. Хотя самовольно снятую газету Трайно не мог вывесить,

поскольку забыл ее в трамвае, вопрос о начальнике они могут поставить в

очередном номере «Коксовика». Коля Колич предложил выпить.

- Примем-ка по пять капель. Портвейный облагоразумит, портвейный

успокоит.

- Что, майор, не принять ли действительно?

- Отрубили.

- Только не здесь, - обеспокоилась Лиза.

- В купе, в купе. Владик, проводишь?

- Условность, тетя Лиза.

Корабельников выхватил у Коли Колича бутылку, снял с горлышка пробку.

Со словами: «Погладь, майор, дорожку молодежи» - он налил в стаканчик вина.

Бизин быстро выпил. Константин Васильевич выпил и сам, а Коле Количу не

разрешил - лишку будет.

Коля Колич не протестовал.

- Согласен. Решительно со всем. Ничего нигде никому не докажешь. Имею в

виду - под турухом, клюкнувши, стал быть.

Отец потихоньку отвел Машу к ограде.

- Вот, дочь, прощаемся. Может, на год, а может, и навеки. Виноват я

наверняка и перед Клавой и перед тобой. Из Германии я вернулся, Клава у

Донцовых жила. Хорошо относились. Но слишком показалось хорошее

отношение с его стороны... Город примеры прибавлял - о других, не о Клаве.

Думал: «Да как же верить людям, если Клава что-то позволила?» Бабы выше

этажом сплетничали, как раз одна из них тень на Клаву бросила... Ну, я и совсем

заболел. Прекрасный у меня друг по работе, а я думаю: «Неужели ошибаюсь в

нем?» Стал впадать в неверие. В черное. С ума схожу, Ну, и уехал. Понимаешь,

война еще раньше меня ранила... Прости...

- Эх ты, папа.

Когда выносили из вагона Игорешу - он хватался за перегородки, полки,

поручни, - Маша и Владька встали возле окна купе. Провожающие задирали

головы.

В последний момент Корабельников хватился, что забыл передать подарок

дочери. Он кинул в окно что-то вроде кошелька на «молнии» и, когда уже

вагоны стронулись с места, крикнул:

- Приборчик. Ноготки подделывай.

Едва на желтоватое лицо Константина Васильевича накатилась лавина

чужих лиц, Машу подкосила внезапная усталость. Стоило притулиться к стене и

замереть, как изнеможение куда-то делось, но легче не стало. О чем только не

была печаль Маши! О том, что на прощанье не обняла отца. Зачем быть с ним

гордой, непрощающей? Кабы у него море счастья, довольства, независимости, а

то работа газовая, угольная, огненная, а иногда в турме гибельно опасная. Еще о

том печалилась, что есть люди, будто затем и созданные, чтобы не давать ходу

справедливости. И остаются ненаказанными и надеются, что в сложной

переделке всегда сыщутся те, кто их защитит. Неужели и тогда, когда она станет

большой, так будет? Почему так: мальчишки за критику бьют, девчонки дуются,

учителя и родителя пресекают. . Может, норов у людей сильнее ума?

Запутанность! А как в других странах? Тоже, наверно, крысятся на критику? У

Торопчиных на столике лежала французская газета «Юманите». Президента де

Голля разрисовали. Прямо гадкий утенок с вытянутым вверх черпаком. Как

пропустили! Попало, видимо, карикатуристу. Ну его, все это. Где теперь наши?

Лиза с Игорешкой домой на автобусе едут. Зачем она плакала и извинялась? Как

я ее люблю! Торопчины едут вместе с ними. Сергей Федорович был

скучноватый, без очков и щетиной подзарос. Если верить Владьке, Сергей

Федорович бреется два раза в день. Только про спекание кокса говорит, про

футбол, про песни шансонье. Что он думает о Франции и про нас?

Наталья Федоровна почему-то сильно переменилась. Неделю нет писем с

Кольского полуострова, от детей. Чего тут такого? Залезли в глухомань. Почему

она не вышла замуж? Ведь милая. Так о Родине говорила! Интересно, я бы

захотела переехать в Россию, если бы родилась за границей и много лет прожила

там? Захотела бы! Во у нас какой Урал! Все на свете на Урале!.. И в прибавок то,

чего нигде нет. Обидно, с отцом мало говорили и не узнала, что для него Родина.

Домой он, конечно, не поехал. Нет, поехал. Проводит Колю Колича и пойдет с

Бизиным в «Поддувало» выпить с получки и с горя. Правда, Бизин не с горя, в

честь победы. Бизину что? Он рессорный! Хоть что самортизирует.

Глупо я. Вид одно, в душе иногда другое. Моя мама прилюдно радостная.

Как солнышка напилась. Что у нее на сердце - никто и не догадывается. «Зачем

буду втягивать в свои невзгоды. Собственных у каждого хватает».

Владька, кособочась, стоял между столиком и сиденьем. От проводов у него

осталась легкая неловкость. Хоть он и считал, что в кажущемся неединстве

форм, красок, явлений заключается целостность, его раздражало, что на перроне

находились строгая, безукоризненная в помыслах, речи и одежде Галина

Евгеньевна и неутюженый, пьяный Коля Колич. Он подумал около вокзала, что

несоединимость каких-то элементов действительности, видимо, не

материальная и не абстрактно-философская категория, а нравственная,

обусловленная привычками, обычаями, моралью определенной среды и

особенностями личного восприятия. Это его успокоило, как всякое продвижение

к ясности.