Лялька, или Квартирный вопрос

Узнать в лысом полноватом мужчине вихрастого и шклявого Витю было совершенно невозможно. Проводы в армию всегда были у нас большим событием, почти как свадьба или те же поминки. Если парень-призывник не имел девушки, которая его провожает и как бы невеста почти, то он в глазах народонаселения выглядел неполноценным. Я вспомнила, что играла такую роль четверть века назад на Витиных проводах. Кажется, мы даже целовались у военкомата.

– Ты бы меня на улице встретил, – ушла я от ответа, – тоже бы не признал. Ведь не помолодели.

– Нет! – возразил Витя. – Ты мало изменилась. Но у меня все хорошо, – почему-то стал он оправдываться. – Правда, замечательно. Жена, дети, работаю на железной дороге.

– Ага, – кивнула я.

Витя был десятым или двадцатым, с кем я заново знакомилась, и решительно не знала, о чем говорить. Все мысли были заняты отцом, его здоровьем, далеко не богатырским.

– Я по делу, – торопливо сказал Витя, будто понял мое настроение. – Вот возьми, наверное, ты не знаешь. – И протянул перевязанную бечевкой стопку. – Это письма. Ну, ты сама поймешь. До свидания!

И ушел. Я пожала плечами, сверток на полку положила, нашла таблетку, вернулась к столу.

Когда вошла в комнату, увидела своих, сидящих в торце стола, меня больно укололо чувство неединения с ними. Обе дочери зареванные, с распухшими носами, у мужа лоб в хмурых морщинах, про отца и говорить нечего – совсем жалкий. А я… искренней глубокой скорби я не испытывала, только голова раскалывалась.

Через два дня муж и девочки уехали, а я осталась уговаривать отца переехать к нам. Папа решительно отказывался, твердил:

– Хочу здесь жизнь закончить. Тут могилки моих дорогих жен, Гали и Светы, буду за ними ухаживать.

Кладбище от нашего дома далеко, но добираться удобно. Сел на автобус – и до конечной. Ездили мы с отцом на кладбище каждый день. Я сидела на скамеечке у маминой могилы, пока отец стоял над свежим холмиком с венками Светланы Петровны. Потом он приходил к маме, а я торопливо шла к воротам, ждала отца у выхода. Потому что слушать его беседы с мертвыми не было никаких сил. Он говорил с мамой как с живой, будто не виделся с ней со вчерашнего дня:

– Здравствуй, Галочка! Вот я пришел. Новостей особых нет, ночью заморозки обещают. Да, внучки звонили! Я Светлане Петровне забыл сказать, голова садовая. Твою оградку мы с ней прошлой весной красили. А теперь мне две оградки красить. Серебрянка еще осталась, но я думаю бронзовой прикупить. По низу от поребрика черной, потом бронзовой, а пики на ограде серебрянкой. Мне кажется, красиво будет. Сейчас вот и Свете рассказывал, советовался. Веночки у нее на могиле как свежие…

Я понимала, что папа то ли от горя, то ли от старости слегка тронулся умом. Но с другой стороны, это его помешательство напоминало спасительный кокон. Вырви его оттуда – и сердце разлетится на кусочки от боли.

У меня отпуск, а делать решительно нечего. Под «делами» мы обычно понимаем срочную и не терпящую отлагательства работу. Таковой не имелось. Но там, где есть дом, хозяйство, женским рукам всегда найдется занятие. Я начала генеральную уборку с элементами ремонта. В каждой комнате по очереди белила потолки, мыла стены, перетряхивала содержимое шкафов. Отцу моя бурная деятельность была не по душе, хотя по мере сил он помогал. Вещи, что я приготавливала на выброс, он тайком уносил в сарай и прятал.

Стопка писем, которую передал мне Витя Шумаков, не затей я большую уборку, наверняка потерялась бы, ведь я о ней совершенно забыла. Какое отношение ко мне имеют чужие письма? Оказалось – самое непосредственное!

Это были письма Вити ко мне из армии. И я ему отвечала!

То есть какая-то самозванка мое имя присвоила и строчила Вите послания! Очковтирательница! Лгунья! Аферистка! Пусть это было в прошлом столетии, все равно противно!

Но когда я вчиталась, гнев мой растаял. Не могла оторваться. Их было много, за полтора года. Я сидела среди ведер с водой и побелкой, разбросанных вещей, одетая для малярных работ, и жадно читала. Заглянул отец, напомнил, что пора ехать на кладбище.

– Поезжай один. Справишься?

– Конечно! – Он даже обрадовался. – Ты, дочка, считаешь меня беспомощным, и напрасно! Вот увидишь, какой я еще молодец!

– Ладно, молодец, не забудь палку взять и, если в автобусе место уступят, не геройствуй, садись!

Папа ушел, я вернулась к чтению писем.

Вите Шумакову очень плохо было в армии. Он не жаловался, описывал солдатские будни, но между строчками безошибочно угадывалось жуткое отчаяние. Всего не процитируешь, но мороз по коже пробирал от слов:

«Вчера мыли туалет, скоблили бритвами, меня два раза стошнило», или: «Один парень у нас повесился. Хорошо ему, отмучился», еще: «Мне иногда не верится, что где-то есть, была, другая жизнь. Там книжки читают и девушки в легких платьях. Как на Марсе. Не верю, что попаду на Марс».

Как бы «я» слала ему очень хорошие ответы. Успокаивала, призывала потерпеть, рассказывала смешные истории и говорила, что с нетерпением жду его писем.