Лям и Петрик

— Нет, ты лучше сюда посмотри! — отвечает Лям. — Посмотри, что я сделал из бурой бумаги. Видишь? Правда, из луковичной шелухи получились замечательные щечки? Розовые щечки, как у Гробилихи, и горят точь-в-точь как кораллы. А еще: видишь, вот я слепил из глины и вставил косяком две стекляшки — это глаза. Ты что смеешься, бабушка? Узнала? Ну да, это Самуил Катрох. Видишь, у него рука на животе. А вот дядя Шома и его калоши-вездеходы.

Бабушка пошла сдать свою работу и по пути вспоминала Тодреса, который тоже мечтал стать художником и отправился по белу свету счастья искать. «Дядя Шома тоже такой! — подумала она. — Дядя Шома вечно носился с мыслью создать чудо-калоши, калоши-вездеходы, в которых люди смогут ходить через реки и моря, как по суху. Но ему всегда что-нибудь мешало. А после того как сыграли знатную свадьбу, дядя Шома исчез неведомо куда, как в воду канул. И до сих пор о нем ни слуху ни духу».

Когда бабушка вернулась домой, Лям кинулся ей навстречу. Он всегда встречает ее у порога пытливым взглядом. Она приносит в своем фартуке иногда парочку лежалых груш, иной раз тяжелый, золотистый венок лука. Лям все ждет, что случится что-то необычайное: придет письмо из далеких стран, явится не по-нашему одетый богатый родственник и увезет их отсюда, и тогда кончится заклятие чахоткой, нависшее над их домом.

Сейчас, встречая бабушку, Лям приметил: она отворачивается от него, высоко поднимает худые плечи. Он стал допытываться:

— Бабушка, что такое?

Бабушка, не оглядываясь, сбросила шлепанцы, схватила полотенце и намочила его в холодной воде, затем высунула из-под юбки окровавленную ногу. Лям увидел худую синеватую ступню, всю в кровоподтеках и синяках. И до чего же бабушка изменилась в лице! Она постоянно бодра, здорова. Правда, посмотришь на нее — кожа да кости, но все это крепкое, тугое, как сталь.

Вот к примеру: разве бабушка плакала, когда умерла ее единственная дочь, мать Ляма? Плакала вся родня, плакали соседи, Элька весь день ходила с поникшей головой, а бабушка сидела неподвижно, закутанная в старенькую, штопаную-перештопаную шаль. Худые ее плечи окаменели, да и вся она была словно изваяние. Не отрываясь, смотрела она в окно, и глаза ее цвета пепла, как обычно, напоминали предрассветный весенний час перед восходом солнца. И только после того, как соседки, думая, что бабушка тронулась умом, стали ее тормошить, она, по-прежнему глядя в окно, тихо сказала:

— Приходят и уходят!..

Что же случилось сейчас? Когда Лям в испуге взял бабушку за руку, она как будто очнулась и снова стала бодрой и живой; сбросила шаль и положила на стол узелок.

— Развяжи! — попросила она.

Лям торопливо развязал узелок и увидел поломанные, раскрошенные свечи. Он подошел к бабушке и пригнулся к ее ушибленной ноге.

— Ты что, упала?

— Вовсе не упала. Принесла Брохе свечи, но, видно, попала в недобрую минуту. Нужно же было! Она схватила их и давай кричать: «Ты что это принесла мне кривые свечи! Жульничать вздумала на старости лет! Убирайся вместе с ними!» Переломала все свечи и как толкнет меня. Опешила я, зацепилась ногой за порог и… Спасибо еще дешево отделалась.

Ляма словно обухом по голове хватили. Он как ошпаренный отскочил от бабушки и забился в темный угол за печкой. Он сидел там, затаив дыхание, и старался сдержать крик боли, который так и рвался наружу. Его пальцы, словно неживые, неподвижно лежали на проволоке, которую он когда-то протянул. Напрасно бабушка старалась его развеселить. Ему стыдно было выйти из-за печки. Впервые в жизни испытывал он такую сильную ненависть и такое острое сознание своей беспомощности. Как отомстить этой Гробилихе и этому Катроху? Может, швырнуть им камень в окно? Или подбросить на стол дохлую кошку? Лицо его пылало от стыда. Разорвать бы их на куски! А потом убить самого себя! У них же в доме, ножом, в самое сердце. Пусть они видят! Пусть!

Неожиданно вернулся Петрик: еще два-три месяца, и его не узнать бы. Он работал в свинарнике пана Лукьянова. Там кормят свиней вкусными харчами, и Петрику они пришлись по душе. Он поздоровел, раздался в плечах и, кажется, даже стал выше ростом.

И вдруг из-за какого-то пустяка все кончилось. Приказчик Юхим Казаков, которого подозревали в том, что он ворует всякие пряжки-бляшки с конской сбруи (правда, его еще никто не поймал за руку), словил Петрика, когда тот прятал в карман обрывок старой, никому не нужной веревки. Приказчик нарочно поднял шум, а когда барин явился, схватил грабли и с криком «злодей» огрел Петрика пониже спины, Петрик вскочил и, превозмогая сильную боль, бросился, прихрамывая, бежать, точно раненый заяц. И вовремя, потому что барин уже занес над ним свою увесистую лапу.

С этой поры Петрик стал прихварывать и опять началась их дружба с Лямом.

Всего-то он в лукьяновском свинарнике проработал какие-нибудь две-три недели, а рассказов об этом ему хватило на долгие месяцы. До поздней ночи засиживались друзья. Лям, бывало, раскрыв рот и затаив дыхание, слушает не наслушается.