Лямур, тужур и абажур

– Мобильного у тебя сейчас нет? – Василий Макарович заговорил увереннее, стало быть, принял решение. – Ах да, украли же вместе с сумкой… Тогда вот что! – Он вышел в другую комнату, откуда тотчас раздалась возня – это Бонни пытался проникнуть к нам, чтобы поглядеть на Машу.

Вернувшись, дядя Вася протянул нам руку, на ней лежала маленькая кнопочка.

– Это маяк, если будешь носить его при себе, он укажет нам твое местонахождение.

– Как интересно! – хором воскликнули мы с Машей.

Сегодня на ней было коротенькое серо-рябенькое пальтишко с большими черными пуговицами. Дядя Вася высверлил одну пуговицу изнутри и приклеил туда маячок.

– Если все в порядке, то он молчит, а вот если, не дай бог, что с тобой случится, сразу нажимай вот тут! – Он показал где. – Тогда устройство заработает, и мы узнаем, где ты находишься.

В это время Бонни ворвался в комнату, и Маша не успела спросить, что же с ней может случиться. Бонни вел себя прилично и Маше очень понравился. Когда хочет, он умеет произвести впечатление на молодых девушек!

– Василий Макарович, чего вы боитесь? – спросила я, когда Маша ушла.

– Нутром чую – гнусная история, – вздохнул он, – уж поверь моему опыту – это на мамашу наезжают. Причем люди опасные, раз дом пожгли и сторожа убили. Для них все средства хороши. Имущества они мамашу уже лишили, любимой собаки – тоже, теперь остался только ребенок, то есть Маша…

– Не дай бог! – испугалась я, а дядя Вася постучал по столешнице.

– Ну что, так и будем продолжать в том же духе? – спросил Мишка Звонарев.

И хотя он задал вопрос вроде бы в пространство, его приятели прекрасно поняли, о чем идет речь.

Неразлучная троица – Звонарев, Силиконов и Каплер сидели в кафетерии Университета искусств. Они решили прогулять лекцию по истории религии – было скучно, настроение плохое, и вообще жизнь представлялась всем троим в виде череды бесполезных серых дней, без солнца и света. И это при том, что на улице все же чувствовалось приближение весны – галдели воробьи на голом еще кусте акации прямо под окном кафетерия и слегка капало с крыши.

– Что ты, Мишель, так нервничаешь? – лениво спросил Силиконов и сделал вид, что любуется своими вытянутыми ногами, положенными на соседний стул.

Откровенно говоря, любоваться там было не на что – довольно грязные и поношенные ботинки. Джинсы на этот раз были другие – без нарочитых разрезов.

– Я не нервничаю! – огрызнулся Мишка. – И не зови ты меня этим дурацким именем – Мишель-вермишель, как в детском саду, ей-богу!

– Нервничаешь… – удовлетворенно протянул Силиконов и убрал ноги со стула, повинуясь суровому взгляду буфетчицы Любы. – Психуешь, Мишель, и похоже, что и ночей не спишь…

– А ты спишь спокойно? – Мишка повысил голос. – И ты тоже? – Он оглянулся на Илюшку Каплера, который пытался сделать из мягкого хлеба чернильницу, как Владимир Ильич Ленин в тюрьме, который потом наливал в эту чернильницу молоко и писал им между строк книжек свои статьи и воззвания. Молоко высыхало, тюремщики ничего не замечали, разрешали передать книги обратно, и Надежда Константиновна Крупская аккуратно перепечатывала статьи, предварительно подержав каждый листочек над горящей свечой, чтобы проступили молочные записи.

– А что я? – Каплер поднял глаза от «чернильницы». – Я как все…

Он тут же понял, что сморозил глупость, и поправился:

– Насчет того, чтобы ночью не спать, – это перебор, а вот что сглупили мы с сумкой…

– Тише ты! – зашипел Силиконов. – Вон у Любы уши торчком встали, как у овчарки! Хочешь, чтобы к вечеру весь институт про это знал?

– Ага, боишься! – злорадно заговорил Звонарев. – Боишься, что все узнают, что мы – воры!

– Ты говори, да не заговаривайся! – Силиконов от возмущения даже привстал со стула.

– Потише там! – крикнула Люба от стойки. – Не в кабаке и не у себя дома!

– А что? – продолжал Мишка злым шепотом. – Вот узнают все, что мы причастны к пропаже Машкиной сумки, так еще и все остальное на нас повесят. Ведь пачками сумки у девчонок режут! И мы получаемся такие же, ничуть не лучше!

– Силикон, что он говорит? – Каплер оторвался от своего увлекательного занятия и поглядел вопросительно на Силиконова.

– Черт! – прошипел тот и заерзал на стуле. – Черт…

Именно черт их тогда и попутал. Когда занимались у Зоренко, то заметили, какими глазами эта пичуга Галкина смотрит на преподавателя. Отчего-то ему, Косте Силиконову, такие взгляды Галкиной были неприятны. Она вообще вызывала у него какую-то брезгливую жалость – вечно бледная, с несчастными глазами, говорит тихим голосом, улыбается редко, как будто в чем-то виновата. Двери открывает тихонько, в аудиторию протискивается бочком, садится всегда в уголок и молчит. Не курит с девчонками на перемене, в бар пиво пить не ходит, кофе и то редко пьет. И чего Ленка Симакова с ней дружит? Вот девка так девка – смотрится отлично, красотка, каких мало, прикид фирменный…