Либерализм

Все, кто обладает политической властью, – все правительства, все короли и все республиканские лидеры – всегда косо смотрели на частную собственность. Любой правительственной власти присуща тенденция не признавать никаких ограничений и, насколько возможно, расширять сферу своего господства. Цель, к которой тайно стремится каждый правитель, – это контролировать все, не оставлять места ни для чего, происходящего само собой без вмешательства властей. Вот только бы частная собственность не стояла на пути! Частная собственность создает для индивида область, в пределах которой он свободен от государства. Она устанавливает границы для действия воли властей. Благодаря частной собственности могут возникнуть другие силы, независимые от политической власти и даже оппозиционные ей. Частная собственность, таким образом, становится основой для всех видов деятельности, свободных от насильственного вмешательства со стороны государства. Она является почвой, в которой вызревают семена свободы и автономии индивида, где в конечном счете коренится интеллектуальный и материальный прогресс. В этом смысле частную собственность даже называли фундаментальной предпосылкой развития индивида. Однако последняя формулировка может быть принята только с большими оговорками, ибо традиционное противопоставление индивида и коллектива, индивидуальных и коллективных идей и целей или даже индивидуалистической и универсалистской науки представляет собой бессодержательный предрассудок.

Таким образом, никогда не существовало политической власти, которая добровольно воздержалась бы от того, чтобы не препятствовать свободному развитию и функционированию института частной собственности на средства производства. Правительства относятся к частной собственности терпимо только тогда, когда их к этому принуждают, но они никогда не допустят ее добровольно, исходя из признания ее необходимости. Даже либеральные политики, получив власть, обычно отодвигают свои либеральные принципы в той или иной степени на задний план. Склонность ограничивать частную собственность, злоупотреблять политической властью и отказываться уважать и признавать какую-либо область свободы вне суверенитета государства слишком глубоко укоренилась в менталитете тех, кто управляет правительственным аппаратом сдерживания и принуждения, чтобы у них хватало сил сопротивляться ей добровольно. Либеральное правительство – это contradictio in adjecto[39]. Правительства необходимо заставлять принимать либерализм на вооружение мощью единогласного мнения народа; и не следует надеяться, что они могут стать либеральными добровольно.

Легко понять, что́ могло бы принудить правителей признать права собственности своих подданных в обществе, состоящем исключительно из одинаково богатых фермеров. При таком общественном устройстве любая попытка ограничить право собственности немедленно встретила бы выступление против правительства объединенного фронта подданных и привела бы к его падению. Однако совсем иначе выглядит ситуация в обществе, где существует не только сельскохозяйственное, но и промышленное производство, и особенно там, где существуют большие деловые предприятия, подразумевающие крупномасштабные инвестиции в промышленность, разработку полезных ископаемых и торговлю. В таком обществе у тех, кто контролирует правительство, существует возможность принять меры, направленные против частной собственности. В сущности, для правительства нет ничего политически более выгодного, чем нападки на права собственности, ибо, акцентируя на этом внимание, всегда легко подстрекать массы против собственников земли и капитала. Поэтому с незапамятных времен все абсолютные монархи, все деспоты и тираны стремились заключить союз с «народом» против имущих классов. Вторая империя Луи Наполеона[40] была не единственным режимом, основанным на принципе цезаризма[41]. Прусское авторитарное государство Гогенцоллернов[42] также восприняло идею, введенную в германскую политику Лассалем во время конституционной борьбы, о завоевании поддержки рабочих масс для борьбы с либеральной буржуазией посредством политики этатизма[43] и интервенционизма. Это был основной принцип «социальной монархии», столь превозносимой Шмоллером и его школой[44].

Однако, несмотря на все преследования, институт частной собственности выжил. Ни враждебность правительств, ни кампания неприязни со стороны писателей и моралистов, церквей и религий, ни возмущение масс – само коренящееся в инстинктивной зависти – не смогли ее уничтожить. Любая попытка заменить ее каким-либо иным методом организации производства и распределения тотчас же оказывалась неосуществимой до нелепости. Людям приходилось признавать, что институт частной собственности необходим, и, хотели они того или нет, к нему возвращаться.