Либерия

Алексей, грустно усмехнувшись про себя, подумал, что на свете есть твари, значительно более опасные, чем обычные волки. И животные этих тварей чуют лучше людей. На ощупь преодолев темные сени, вошел за хозяином в избу и на миг зажмурился — свет двух горящих лучин показался удивительно ярким. Сидевшая за прялкой женщина вскочила, со страхом рассматривая гостя и поправляя убрус, поклонилась.

— Здравствуй, хозяйка, — поприветствовал молодой человек, затем, опомнившись, покрутил головой и, найдя освещенные лампадкой образа, перекрестился.

Услышав, как одобрительно хмыкнул хозяин, Алексей порадовался, что вовремя вспомнил — до середины семнадцатого века на Руси крестились двумя перстами, а не щепотью.

— А я-то думаю, почему это Раздирай так лает, — облегченно вздохнула женщина.

— Дурак, вот и лает, — буркнул Лапша. — Чем языком молоть, на стол бы собрала. Не видишь — гость у нас?

Женщина тенью метнулась за печь и загремела там ухватом. На улице хлопнула, калитка, тявкнул и замолчал пес, и хозяин, бросив: «Отдохни чуток, гляну, кто там пожаловал», — вышел.

Молодой человек присел на лавку и огляделся. Было интересно и одновременно неуютно. Алексей постоянно опасался сказать или сделать что-то не то и остро чувствовал свою чуждость этому миру. В восемнадцатом веке было проще. Возможно, потому что он долго не верил в свое перемещение во времени, или хватало других проблем. И еще сейчас Алексею не давал покоя запах опасности, хотя, вроде бы, пока ничего ему не угрожало. Но запах не пропадал. Вместе с ним появился мерзкий холодок, пробегавший между лопатками, отчего постоянно хотелось вздыбить шерсть и зарычать, оскалив клыки.

Обругав себя за излишнюю мнительность, парень начал разглядывать просторную, разделенную дощатой перегородкой избу. Правда, смотреть особо было не на что. Дрожащие огоньки лучин, вставленных в высокий кованный светец, освещали лишь широкий, выскобленный добела стол и незамысловатую прялку с комком кудели. Все остальное было каким-то зыбким и нереальным. Смутно угадывались широкие лавки и сундуки у стен, то ли шкаф, то ли поставец с посудой, да призрачной белесой тенью громоздилась печь. Тусклая лампадка, воняя горелым маслом, освещала закопченные образа на божнице. Тени от огонька метались по ликам, заставляя святых злобно кривиться и ухмыляться.

Хозяйка, не поднимая глаз, расставила на столе глиняные миски с дымящейся кашей, блюдо соленых грибов и ломти серого хлеба на деревянной тарелке. Открылась дверь, впустив в избу морозный воздух и запах хлева, и вошедший Лапша, довольно потирая руки, сказал:

— Ну вот, дело сделано. Сейчас Митроха-целовальник заходил, так я ему наказал колдуна твоего выпустить, а баню снова запереть. Поделиться с ним, конечно, придется. Да, ты обожди, — остановил староста Алексея, потянувшегося за кошелем. — Утром расплатишься. Сам баньку проверишь и расплатишься. А то вдруг я тебя обманул? Негоже таким доверчивым-то быть.

Староста, огладив бороду сел за стол и подвинул к себе миску с кашей.

— Давай, пан Леха, откушай, благословясь, чем бог послал.

Алексей вслед за хозяином перекрестился и заработал ложкой. Он успел изрядно проголодаться, и даже нехитрая крестьянская снедь показалась, если не вкусной, то, по крайней мере, съедобной. Хозяин был задумчив и ел, молча, то ли соблюдая обычай, то ли не желая отвлекать гостя. Потом, словно спохватившись, заговорил:

— Ты уж не обессудь, пан Леха, коли скудно угощаю. Видишь, как нынче с урожаем-то туго — почти все под снегом осталось. Что по весне есть будем — не ведаю. А еще сеяться надо, да и монастырь свое требует. Ох, грехи наши тяжкие! — Лапша сокрушенно покачал головой. — По грехам господь и наказывает. Ну, авось, переможемся.

Староста помолчал, повздыхал, затем оживился:

— А что это мы всухомятку жуем. Кусок в горло не лезет. Вот сейчас я тебя взваром с липовым цветом попотчую. Самое то с морозу, да с устатку.

Лапша суетливо поднялся и направился в закуток за печь. До Алексея донесся тихий шепот хозяйки и окрик старосты: «Молчи, дура! Иди отсюда, сам все сделаю!»

Женщина выскочила из-за печки и, всхлипывая, скрылась за перегородкой. Алексей уткнулся в миску. Стало неловко и жалко тихую и явно забитую женщину, но лезть в чужие дела парень не собирался.

Староста вынес две глиняные кружки, исходящие душистым травяным паром.

— Вот ведь бабы! Волос долог, а ум короток. Наградил господь женой — все самому приходится делать, — раздраженно проворчал Лапша.

Алексей, демонстрируя мужскую солидарность, покивал головой и отпил из кружки. Душистый ягодный взвар оказался настоян на каких-то травах. Терпкий привкус вызывал ассоциации с лекарством, но неприятным не был, скорее, наоборот.

То ли от еды, то ли от горячего питья стало жарко, Алексей чувствовал приятную истому, глаза слипались, а голос старосты доносился, словно сквозь вату.

— Ишь, как тебя разморило, сейчас я на лавке постелю.