Либидисси

Мы оба, конечно, заметили, как стар был куратор Шпайка. Подобно многим своим коллегам по внутренней службе он, очевидно, пользовался увлажняющим, питающим и, в результате, омолаживающим кожу кремом. Он красил волосы, отполировал зубную эмаль и покрыл ее бесцветным лаком. Видя, как Куля покачивало на кровати, слыша, как он перебивает сам себя, мы решили, что он вышел за пределы пенсионного возраста лет на пять. Насколько нам было известно, это не разрешается и Кодексом правил внутренней службы. Сопоставляя картинки на стене, текст к ним и комментарий Куля, мы пришли к выводу, что он вел Шпайка с самого начала, с момента прибытия того в город. Значение Шпайка, его загадочная плодовитость, перманентная шаткость его положения — все это вносило разлад в нормальное течение дел и избавило ветерана внутренней службы от неминуемой отправки на пенсию.

Пройдя инструктаж, мы отправились дальше. Грузовой самолет должен был доставить в город от Детского фонда ООН вакцину и медицинское оборудование. И мы стали австрийскими офтальмологами, которым предстояло провести там три дня — по поручению Всемирной организации здравоохранения, для сбора информации. От Куля мы получили обычный набор личных документов. Биографические данные ужаты до минимума. Чтобы заучить их, хватит пяти минут летного времени. Маленький турбовинтовой аэроплан российского производства оказался доверху забитым аккуратно уложенными ящиками и коробками. Мы были единственными пассажирами. Отделенные от пилотов перегородкой, сидели в хвостовой части, рядом с окошком, на единственном двойном сиденье. Сразу после взлета ты достал Последнее распоряжение Федерального центра, которое Куль вручил нам в запечатанном конверте. В нем была дискета, и ты вставил ее в ноутбук. Мы расшифровали сообщение с тройной защитой. Последнее распоряжение было лаконичным и однозначным. Действовать только так и не иначе. Теперь нам стало ясно, почему это тактично скрывалось от Куля и делало его — ведь он не мог не догадываться о сути нашего поручения — таким испуганно-суетливым. Улыбаясь, мы кивнули друг другу. Заботы стариков — не наши заботы.

Дискета имела термохимический механизм саморазрушения. Когда выскальзывала из ноутбука, она пахла сладковато, почти как сирень. Поверхность у нее нагрелась и была липкой. Эта дедовская, физически ощутимая форма уничтожения информации тронула нас, вызвав воспоминания о давно минувших временах. Прошло более трех лет с тех пор, как, в рамках программы подготовки, нас впервые провели по отделу технической адаптации. Там тогда еще сидели эти чудаковатые парни, выдумывавшие плавкие дискеты и прочие вспомогательные средства. Теперь число их уменьшилось, но лаборатории и мастерские по-прежнему занимали весь верхний из трех подземных этажей Центра. Наш курс запустили тогда в этот сказочный мир на целый день. В начале экскурсии мы оба долго проторчали у картолога, последнего из сотрудников отдела. Он был очень толст и очень стар, пожалуй, уже лет пятидесяти с гаком, и один занимал большое квадратное помещение, все стены которого были сплошь увешаны историческими планами городов, а также копиями рисунков, гравюр, литографий, сильно увеличенными с помощью лазера. Некоторые крупноформатные изображения поднимались почти от самого пола, устланного ковром, закрывали стену по всей высоте, как обои, и местами заканчивались на потолке.

Едва мы переступили порог, как наше внимание приковала к себе карта, пришпиленная к внутренней стороне двери. Старый картолог объяснил нам, что рисунок пером, состоящий из тонких линий, есть не что иное, как вертикальная проекция некоего имперского города, каким он был в ранний период Нового времени. Клубок улочек будто парил в пространстве. Тебе сразу же бросилось в глаза, что одна из них, ведущая в гору, в самом конце расширялась воронкой, после чего дворы домов, разворачиваясь парадоксальным и тем не менее иллюзорно убедительным образом, попадали в поле зрения и просматривались целиком, вплоть до углов. Стоило смотрящему чуть повернуть, наклонить или поднять голову, как нарисованные поверхности — фахверковые стены и булыжная мостовая — приходили в движение и начинали перемещаться. Из толстых, казалось, одинаково темных крайних линий и равномерно заштрихованных контуров проступали новые виды на те или иные части целого, а взгляд неожиданно уходил далеко в глубь всей картины.