Либидо с кукушкой. Психоанализ для избранных

Спецпоезд Мурманск – Москва уже два часа заставлял рельсы подпевать бурану, а Лера все не решалась заговорить с попутчиками. Лицо одного было спрятано за патлами темно-каштановых волос, поэтому непонятно было: спит он или бодрствует. Второй покуривал сигару, нарушая сакральное табу российских поездов, и разговаривал со своим отражением в оконном стекле. Зеркальный собеседник задумчиво кивал и понимающе смотрел на рассказчика.

Чем гуще была тьма снаружи, тем чаще любитель путешествий и монологов замолкал, дымил, прислушивался к подвыванию умирающей вьюги, высматривал кого-то посреди снежных полей, бескрайних и пустых. Вскоре появились первые лесопосадки, их сменили природные перелески. Когда же к железной дороге угрожающе подступили скелеты вековых лиственных и призраки столетних хвойных, занервничал даже молодой шатен. Он то и дело прилипал к стеклу, поглядывая в сторону условного противника сквозь маскировочную сеть густых прядей.

Поезд едва заметно замедлил ход.

Лохматый о чем-то испуганно спросил своего старшего спутника. Лера разобрала только grau – серый.

– Морисик, где твои манеры? – деланно возмутился курильщик. – Говори по-русски, чтобы фройляйн нас понимала.

– Накосячил, майн герр! Мы скоро залогинимся на серой станции. Можем порофлить с локальных мемов, – вихрастый говорил с акцентом, но довольно бегло. Язык он учил, сидя в чат-рулетках и молодежных пабликах.

«Я и по-русски вас двоих не понимаю», – хотела съязвить фройляйн.

– Смотрите в окно внимательней, если не хотите пропустить неуловимое движение за деревьями, – предупредил герр. – Наш поезд сопровождают.

Кому бы это могло понадобиться? Сопровождать поезд. Лера представила деревенского старика в бурке и ушанке, мчащегося с шашкой наголо на худой кобыле. Но безобидный образ растворился, уступая место кому-то несуразному, лохматому, с копытами и вывернутыми коленями, с желтыми глазищами на выкате. Вместо легкой ухмылки губы непроизвольно вытянулись в тревожную трубочку.

– Когда-то мы с вашим фатером вместе работали над проблемой таких вот бегунов-сопровождающих.

– Что значит работали?!

– Ну как бы вам объяснить. Пытались намазать свои знания на хлеб насущный.

– Кто же вы по профессии? – удивление победило природную скромность.

– Мы политические беж… – охотно откликнулся Морис.

– Артисты, – перебил курильщик.

– Политические артисты? – девушка не понимала, кто кого здесь держит за круглых идиотов: то ли она своих странных попутчиков, то ли они свою провожающую, не покинувшую вагон вовремя.

– Что вас смущает? Хотите, Морисик достанет гавайскую гитару и споет пропагандистский романс?

– Откажусь, пожалуй.

– Жаль. Вот ваш фатер никогда не упускает возможности пару-тройку маршен цу зинген. В девяностых мы с ним хорошо спелись. Стали настоящими коллегами.

– Вы фатером ошиблись.

– Ни в коей мере.

– Но мой папа священник, а никакой не артист! Точно не политический.

– О! Не счесть арабов в каменных пещерах, не счесть артистов в море клерикальном. Семинария даст фору любому театральному училищу. После векового затишья у церковной труппы вновь, – сигара начертила крестик, – дер гросте бенефис.

Поезд заскрипел тормозами. В ответ заскрипел электромеханический голос из репродуктора. Пепельный свет хилого фонаря заглянул в окошко.

– Бегун слился, – Морис поспешил обнадежить попутчицу.

– Не слился, – поправил демонолог. – Побежал в обход. Не любят они людных мест, даже если от людей остались одни воспоминания.

Лера молчала, пытаясь слиться со скромным интерьером купе и не вникать в абсурдные речи компаньонов. Ей всего-то было поручено сопроводить странную парочку до Москвы. До ворот Ховринской заброшенной больницы. Взамен артисты пристроят девушку на работу в престижный психологический центр. Так, по крайней мере, говорил ее папа, авторитетный православный священник отец Никодим, в миру Захар Моисеевич Скрипка, в криминальных кругах известный как Карабас. Какая связь существовала между эксцентричным курильщиком и психологией, оставалось только гадать. На ум приходила версия о пожизненном лечении от самолюбования и паранойи. Без малейшей надежды на успех.

Увы, девичье молчание было истолковано превратно. Попутчик с сигарой решил, что Лере очень-очень интересно, просто она стесняется задавать прямые вопросы.

– Идемте. Я покажу вам серую станцию. Чудо инженерной мысли. К ее проектированию сам отец Никодим руку приложил!

– Не получится. Вагон запечатан и опломбирован снаружи, – встрял Морис. – Нас разбанят только в Москве.

– Получится-получится. Доставайте ваш гавайский гитараппарат.

«Неужели будут петь?!» – с ужасом подумала Лера. Какова же была ее радость, когда из футляра вместо гитары появился ломик. И каково же было ее разочарование, когда пришлось одеваться и выходить на тридцатиградусный мороз.