Либитина (СИ)

Эхо подхватывает звуки выстрелов, носит его под высокими сводами церкви, превращая в оглушающий грохот настоящей войны. Птицы падают на пол черными комьями перьев. Боли я не чувствую - отпускаю тела марионеток в момент попадания, и глаз в церкви не лишаюсь: в толпе присутствуют две человеческие куклы. Они продолжают следить за происходящим.

В толпе начинается паника, глава поселения окончательно обезумивает. С криком ярости он бросается на главу охотников, в драку вовлекаются другие охотники и селяне. Скоро охотники отступают за двери, на ступени церкви. Глава поселения, уверенный в скорой победе, неосмотрительно бросается за ними... и первым падает на ступени, крича теперь от боли. Охотники, оставшиеся вне церкви, палят в селян, поддавшихся злости и выскочивших из церкви. Разумеется, они стараются лишь ранить, не убить. Раненный глава поселения выхватывает припрятанный револьвер. Его черная злость обратилась черным отчаянием. Он успевает выстрелить дважды - ранить двоих охотников, прежде чем получает пулю в голову от главы отряда. Этим выстрелом заканчивается короткая, но жестокая битва.

В это время в церкви кто плачет, кто кричит. Но никто не готовится к смерти. Они перестали быть бессмысленным стадом: просто напуганные люди, каждый сам за себя и родных. Жена главы поселения по-прежнему держит зажженный факел, но не подносит его к шнуру. В ее глазах растерянность.

Я могу выхватить у нее факел рукой куклы и взорвать церковь. Тогда охотники задержатся на неделю, а то и больше, чтобы разобрать завалы, давая мне время на восстановление сил и даже бегство. Кому-то из них во время печальной тяжелой работы попадется белая детская ручка, которую сначала примут за руку куклы, кто-то споткнется о женскую голову с полуоткрытыми глазами и ртом... После такого, несмотря на похвальбу их главы, некоторые покинут орден, может, уйдут многие. Оставшиеся с удесятеренной яростью бросятся мстить хозяйке смертных, но их фанатичная ненависть разобьется о мое ледяное равнодушие, как было в прежние времена. Это выгодный путь, почему же я медлю, почему жду решения от этих нелепых смертных? Что я опять ищу в золотистом ореоле свечи, горящей над ворохом исписанных листов и кипой еще не начатых?

Снаружи стихает перестрелка. Еще минута ожидания, и народ бросается прочь из церкви. Вот уже в давке у дверей кому-то ломают ребра. Жена главы поселения дрожит, но не двигается с места, боясь навлечь гнев госпожи. Когда здание опустевает, я подхожу к ней и отнимаю факел:

- Беги! - рычу я.

- Любимая госпожа... -

Смертную охватывает раскаяние, она начинает рыдать. Падает на колени:

- Вместе с вами, Госпожа...

"Дура!" - непонятно, кого я ругаю, ее или себя. Нужно взорвать хотя бы пустую церковь, но я позорно тушу факел в бадье с водой для питья. Оказывается, мне жаль и одной напрасной человеческой жизни.

- Так-так, - глава охотников встает в дверях церкви. - Владычица мертвых жалеет живых? Это было самое неудачное представление кукольного театра Либитины! - он хохочет, впрочем, больше от нервов, чем от действительного веселья. Кукла кидает на него уничтожительный взгляд и, завернувшись в крылатую тень, скрывается в алтаре, где находится выход в тоннель. Она мчится подземной дорогой прочь, прочь - воплощение моего сомнения, злости и боли... Что с тобой, Владычица мертвых? Слабость рассудка, настигающая многих бессмертных, достигших трехсотлетия? Жалость сердца, размягчившегося от гниющих четвертое столетие, не находящих утоления эмоций?

"Что с тобой, Ариста?!"

К главе отряда подходит другой охотник, мужчина постарше. Не без удивления я узнаю в нем потомка рода Гесси.

- Сбежала? - спрашивает он. Главный охотник кивает и уточняет:

- В алтаре есть тоннель к ее логову. -

От этих слов веет холодом. Собирая армии кукол для новой обороны, я одновременно тихонько пододвигаю к себе очередной, почти чистый лист. На нем всего три слова - начало следующей части повествования. Я вглядываюсь в черные букашки букв, пока они не начинают расползаться, сливаясь в пятно - коридор пустоты...

- Я испугался, что оставшиеся в церкви взорвут здание, - сознается очередной Гесси. - А ты?

Глава охотников холодно глядит на него:

- Нет. Я хорошо умею различать сумасшествие обреченности на лицах. С детства, - он усмехается чему-то: очень горькая усмешка. - Здесь же никто не был готов убить себя и близких, даже эта женщина с факелом, - он мимоходом бросает взгляд на жену главы поселения, так и рыдающую на полу.

- Либитина могла сама взорвать церковь вместе с людьми, - преувеличенно спокойно, как экзаменатор говорит Гесси. - Ты был готов взвалить эту вину на себя и отряд? -

А мне нравится этот охотник - живая иллюстрация того, как изменяются за столетия самые непримиримые идеи. Его голубые глаза холодны, как у первого Гесси, но есть другое, новое, неожиданное в благородных чертах потомка Лоренса.

"Что это, через три столетия даже в Гесси проснулась совесть? Воистину, до конца нашего мира недалеко!"

Глава отряда долго молчит, глядя в пол. Наконец размыкает сухие от еще не угасшего волнения губы.